Мальчик немного смущенно улыбнулся. Потом спросил, заикаясь:

— А вы что, знали при жизни достославную жену купеческую Альбину Симеоновну Лобастову?

Валя Протасова фыркнула, но оглянулась на Зденека и прикрыла рот ладошкой.

Зденек молчал, наверное, думал, что сказать в ответ.

— Может быть, адресом ошибся? — спросил он.

— Нет, — ответил мальчик. — Ты сам погляди, что здесь написано.

Мы никогда раньше не читали надписей на мраморных плитах и памятниках. А теперь обернулись, словно по команде, и прочитали:

— «Спи спокойно, достославная жена купеческая Альбина Симеоновна Лобастова, коей жития была с одна тысяча семьсот осьмнадцатого года до одна тысяча семьсот пятьдесят…»

Дальше мрамор осыпался и ничего уже разобрать нельзя было.

Зденек усмехнулся.

— Нам-то что? Пусть спит спокойно.

— Конечно, — подхватила Валя, — если ей нравится, пусть спит.

Зденек подумал, поднял свои дерзкие глаза на мальчика.

— Хочешь — можешь сесть.

— Хочу, — сказал мальчик.

Его звали Роберт, а фамилия у него была самая простая, обыденная, совсем не вязавшаяся с его красивым именем, — Курков.

Он сел и заговорил с нами просто, так, словно мы его давно знаем, и даже то, что он часто мигает глазами и слегка заикается, это тоже казалось с давних пор знакомо каждому из нас.

— Ты где живешь? — спросил его Лешка.

— В зеленом доме.

Мы переглянулись. Там жил Иван Петрович.

Роберт лег на землю, заложил руки за голову.

— Я здесь с одним дядькой познакомился. Такой дядька — на большой!

— Кто это? — спросил Лешка.

— Не знаю. Он нам помогал вещи перетаскивать, а потом позвал меня к себе. У него чего только в комнате нет — и ракушки всякие, и морские звезды.

— Это дядя Костя, — важно заметил Зденек. — Он, конечно, дядька непростой.

— Он мне дал ракушку, поднес к моему уху, говорит, послушай, как шумит море, — сказал Роберт.

— И ты услышал? — спросил Лешка.

Роберт улыбнулся.

— Захочешь — и не то услышишь!

— А еще у него есть бутылка, — сказала Валя. — В этой бутылке вода из Атлантического океана.

— Ну да! — не поверил Роберт. — Честное слово?

— Честное слово. Он ее из Мексики привез.

— И какая она?

— Никакая. Вода как вода.

Это сказал Зденек. Он смотрел на Роберта, слегка прищурясь, будто никак не мог понять, по душе ли ему Роберт или не очень.

— Вот здо́рово! — сказал Роберт. — Вода из Атлантического океана! Там плавали киты, акулы, дельфины…

— Русалки, водяные, — в тон ему продолжил Зденек. — А теперь эта водичка в Верхнем Чудаковом!

Роберт ничего не ответил ему. А потом сказал:

— У меня есть марки. Всякие, какие хотите.

Зденек повернулся к нему.

— У тебя есть марки Сингапура?

— Есть.

— А Гвинеи?

— Тоже. У меня есть очень редкие марки, вот придешь — увидишь.

Лешка быстро спросил:

— Можно, я тоже приду?

Роберт не успел ответить. Зденек перебил его:

— А ну, кто со мной в казаки-разбойники? — и мигом вскочил на ноги.

Валя бросилась бежать за ним, но он, ловко вывернувшись, вскочил на какой-то мраморный постамент и рассмеялся.

— Попробуй догони!

Роберт оглянулся на Лешку.

— А ты почему не бегаешь?

— Мне нельзя, — ответил Лешка. — У меня сердце такое, какое-то… — И он покрутил рукой возле своего сердца.

— Бывает, — согласился Роберт.

2

Мы все полюбили Роберта. А больше всех полюбила его я за то, что он был отзывчив. Отзывчив и душевен.

Я поняла это тогда, когда у меня случилось несчастье — умер дедушка. Почти полвека проработал он наездником на бегах, знал по именам многих известных москвичей. В былые времена к нему нередко приходил в гости сам дядя Гиляй — Владимир Гиляровский — и часами беседовал с ним о всякой всячине, а Федор Иванович Шаляпин, приезжая на бега, первым делом спрашивал:

«На какой нынче лошади Кириллыч?»

И ставил только на его лошадь.

Дедушка был высокий, очень сильный, с длинной, совершенно седой бородой, с ясными, детски простодушными глазами. И лишь немногие его друзья знали, что простодушие это обманчиво, что он по-настоящему мудрый, все понимающий человек, снисходительный к людским слабостям и, как все истинно умные люди, совершенно лишенный хитрости.

Он был веселый, мог подолгу рассказывать всякие удивительные истории, знал на память множество поговорок, пословиц, присказок и умел вовремя применить их.

О нем ходили легенды в Москве. Говорили, что как-то зимой, когда он ехал на лошади по деревне, на него напали волки и он руками задушил одного волка, а другие разбежались. Говорили, что однажды Распутин, приехав на бега, поставил на его лошадь и… проиграл. В тот день лошадь дедушки «понесла» почти у самого финиша и он пришел четвертым. Распутин велел позвать к себе проштрафившегося наездника. Хозяин бегов бросился за дедушкой, а тот только плечами пожал:

— Коли надо, пусть сам ко мне явится.

И хозяин, дрожа от страха, доложил всесильному «старцу», что, дескать, наездник от огорчения заболел и прийти по причине болезни никак не сумеет.

В годы советской власти он стал тренером молодых наездников, но порой, как говорится, любил тряхнуть стариной.

И, когда он появлялся на весенних дерби, в открытой пролетке, всегда одетый в голубой камзол с малиновым кепи на голове, держа в вытянутых руках цветные вожжи, а ветер развевал его седую бороду, по рядам пробегал гул:

«Сам Кириллыч нынче в забеге!»

И вот он умер, умер так, как и положено умирать таким людям, прямо на ходу, неподалеку от своих любимых бегов, отправляясь на очередные занятия с наездниками.

Весь наш переулок был забит народом. Какие-то неизвестные мне молодые рослые люди вынесли гроб с телом дедушки на улицу и бережно поставили его на колесницу, запряженную четверкой вороных лошадей, а за колесницей медленно двинулась толпа его друзей и знакомых.

Было тепло — середина июня, цвели тополя, в воздухе носился пух, пахло лошадиным потом и расцветающими листьями. Одна пушинка опустилась на дедушкину бороду и словно бы потерялась там, такая же белая и легкая.

Мы все — и Зденек, и Роберт, и Валя Протасова — шли за гробом.

Только Лешки не было — болел ангиной.

Мы шли по улицам через весь город и пришли к бегам. И тогда к нам подвели любимую лошадь дедушки — Вихря, изящного, словно выточенного орловца, золотистой масти, с тонкими, стройными ногами, туго забинтованными белыми обмотками.

Вихрь подошел к гробу, наклонил голову, как бы прощаясь, и вдруг — не только я, все увидели — из его больших, выпуклых, прекрасных глаз покатилась слеза.

И тогда я заплакала, закричала в голос. В один