Конни, которая внешне выглядела спокойной, пыталась сдерживать ярость и жевала никотиновую резинку так, будто это были яйца обидчика. Несмотря на взрывной характер, она не раздавала пощечины без причины. У нее было двое детей в детском саду в городке Кипарис,[2]и она не могла позволить себе потерять работу.

– Ладно, Дэн, забыли, – сказала она. – Тут парочка клиентов просто умирает от желания дать мне чаевые. Дело закрыто.

Лизун расхохотался, как будто его развеселило то, что она употребила полицейскую терминологию.

Я отвел его в комнату отдыха, которая напоминала кладовку; в углу на островке из картонной коробки торчали швабры, похожие на пальмы с дредами.[3]

– Ты в порядке? – спросил я у Конни, радуясь, что она не закурила; она бросила полгода назад и считала каждый день своей личной победой.

Она кивнула и села на потрепанный диван.

– Этот урод лизнул меня в задницу. У тебя есть салфетки, Дэниел?

Я протянул ей тонкую упаковку. Если работаешь в Нью-Джерси в низкопробном казино вроде «Слотца», где можно подхватить все, что угодно, просто стоя у двери, необходимо всегда иметь при себе антисептические салфетки.

Я отвернулся, когда Конни принялась стирать соус барбекю. Не заметить ложбинку в том месте невозможно, но я уже научился не видеть того, что находится ниже, и потому не сводил глаз с ее талии; в этом случае все остаются довольны. Пока она приводила себя в порядок, я повернулся к Лизуну.

– И о чем вы только думали, сэр? Трогать официанток запрещено. Разве вы не умеете читать?

Я сразу понял, что этот тип собирается повыступать. Это было заметно по его рыжим волосам, которые торчали в разные стороны, будто на голову ему свалилось воронье гнездо.

– Я видел табличку, Дэниел, – заявил он и ткнул пальцем в сторону игрового зала. Похоже, этот парень настоящий мастер тыкать пальцами во все подряд. – Там написано «Не трогать».

– А вы что сделали? Вы как раз и трогали.

– Ничего подобного, – сказал он и наставил палец на меня, да так близко, что я уловил запах соуса и понял: он на целый месяц, не меньше, излечил меня от желания есть куриные крылышки в соусе. Только ребрышки. – Я ее не трогал. Трогают руками. А я попробовал на вкус.

Он на мгновение замолчал, как будто считал, что мне нужно время, чтобы осмыслить столь блестящий довод.

– Вы думаете, я не слышал подобного дурацкого дерьма раньше? Думаете, вы первый попытались это сделать?

– Я думаю, что я первый адвокат, который попытался это сделать.

Его лицо озарила хитрая довольная улыбка, а я этого терпеть не могу, наверное, потому что слишком часто вижу.

– Вы адвокат?

Он снова принялся тыкать пальцем в разные стороны, и у меня возникло сильное желание его сломать.

– Совершенно верно, черт тебя подери, я адвокат. И если ты попытаешься что-нибудь мне сделать, я закрою ваш гадюшник навсегда. Ты будешь работать на меня.

– Я буду работать на вас, сэр?

Я склонен иногда повторять то, что мне говорят. Кое-кто думает, это от глупости, но на самом деле я просто не могу поверить в то, что услышал.

Он тут же воспользовался представившейся возможностью.

– А ты что, попугай? Вонючий, умственно отсталый ирландский попугай? Господи Иисусе…

Видимо, в своем офисе он всегда так себя ведет. Вываливает на всех кучи дерьма, а они его кушают. Он там, наверное, босс или что-то в этом роде. Только боссу или почтальону до такой степени наплевать на то, как они выглядят в глазах других людей, что им все сходит с рук. Костюм и очки, которые вполне могли быть украдены у Майкла Кейна[4]году так в 1972-м, и жесткое, словно пенопластовое кольцо рыжих волос относили Лизуна именно к этой категории.

– Нет, сэр, я не попугай, – ответил я ласково и спокойно, как меня учили в школе охранников. – Я глава службы безопасности, и суть в том, что вы дотронулись до официантки, какими бы словами вы ни прикрывали свои действия.

Мерзавец рассмеялся так, будто вокруг было полно зрителей.

– Моя работа состоит в том, чтобы прикрывать словами разные вещи, мистер Дэниел, глава службы безопасности. Это мой траханый бизнес.

Он произнес слово «траханый» так, словно услышал его по телевизору и постарался запомнить, и оно прозвучало фальшиво из его адвокатских уст.

– Это ваш траханый бизнес? – переспросил я, но произнес сложное слово именно так, как требовалось, как я услышал его от румынского наемника, служившего в христианской милиции в Тибнине. Анхель и его парни почти каждый день на своем побитом «Фольксвагене» останавливались около нашего лагеря, чтобы выменять у нас молоко длительного хранения или макароны, которые мы, в свою очередь, добывали у французов. Мне Анхель нравился; он ни разу не стрелял именно в меня, его голова представляла собой одну сплошную бороду, а еще он классно выговаривал слово «траханый», выдыхая и множа звук «х».

Только одну упаковку, Пэдди? Я же даю тебе отличный траханый фен.

Звучало просто потрясающе. Иногда, если мне хочется произвести на кого-то впечатление, я произношу «траханый» на румынский манер. Довольно часто этого достаточно, чтобы смутить собеседника и сбить его с толку.

Только рыжая обезьяна на мое двойное «х» с придыханием вообще никак не отреагировала. Более того, он настолько остался к нему равнодушен, что совершил вторую ошибку за вечер и с важным видом шагнул ко мне, будто я не был выше его на восемь дюймов и тяжелее на пятьдесят фунтов.

– Что за попугайское дерьмо? – спросил он и, хотите верьте, хотите нет, постучал меня по лбу. – У тебя что, в голове опилки? Господи Иисусе!

Я удивился тому, что он сделал, и одновременно был счастлив, поскольку на сей раз придурок прикоснулся ко мне.

– Вам не следовало меня трогать, сэр, – грустно проговорил я. – Это уже нападение, и теперь я вынужден защищаться.

Мои слова несколько охладили его пыл. Будучи адвокатом, этот козел прекрасно знал законы о нападении и защите и понимал, что я имею полное право сделать ему больно, а потом заявить, что он мне угрожал. Я тут же изобразил испуганное лицо, чтобы показать ему, как оно будет выглядеть в суде.

Его указующий перст скукожился, точно высохшее дерьмо, и он сделал пару шагов назад.

– Послушай, если ты тронешь меня пальцем…

Однако он не закончил свое предложение с угрозами, поскольку понял, что я получил полную свободу. Мне ужасно захотелось воспользоваться ситуацией и вывести урода из обращения, вот бы все порадовались! Но у Конни в детском саду были малыши, и я знал, что ей судебное разбирательство совсем ни к чему. К тому же зал судебных заседаний – дом родной для типов вроде Лизуна. Там он наподобие гладиатора, выступающего на арене перед судьей. Я даже представил себе, как он скачет там, точно маленькая рыжая мартышка, и с энтузиазмом тычет во всех пальцем. Да и вообще, если честно, испуганное лицо получалось у меня не слишком убедительно.