Надев головной убор и накидку из перьев тукана, он напоследок взял свернутую шкуру выдры, в которой хранил свои сны, и перепоясался ею, завязав надежным узлом. На ходу было слышно, как сны позвякивают, и этот звук казался ему успокаивающим. День стоял пасмурный, небо затягивали тучи, среди высоких деревьев плотный, влажный воздух сгустился до консистенции тумана. Туман приглушал звуки леса, крики обезьян и птиц, но Мойе и без звукового оповещения знал, что происходит в лесу. Выйдя из дома, он зашагал по тропе. Мальчики с погремушками, держась на почтительном расстоянии, последовали за ним.

Деревня находилась не слишком далеко, но на достаточном расстоянии, чтобы не быть захваченной круговоротом бушевавших вокруг обиталища Мойе магических войн, да и от реки отстояла настолько, чтобы ее жителей не тревожили духи утопленников и водяные ведьмы.

От центральной площади, образуя некое подобие улиц, расходились в стороны около дюжины длинных домов, служивших для проживания больших семейных кланов, вперемежку со строениями поменьше, от тотемных святилищ до загонов для кур и свиней. В центре площади высилось Отчее Древо — красное дерево, именуемое ру'уулу, вздымавшее свою широколиственную крону под облака, на высоту в пятьдесят метров. Обхватить могучий ствол могли, взявшись за руки, лишь восемь взрослых мужчин. Мойе почтительно поприветствовал Древо на священном наречии и, после того как оно ответило, дозволив ему вступить в деревню, уже на обычном языке спросил у мальчиков, где священник.

«В хижине песнопений мертвых», — ответили те, и Мойе поправил их, сказав по-испански: «В церкви». В юности Мойе спускался вниз по реке, туда, откуда являлись уай'ичуранан, и до сих пор помнил их язык, на котором разговаривал со священником. Мойе вошел в церковь — обычный, крытый пальмовыми листьями длинный дом, большая часть которого использовалась для служб. Священник был мастером на все руки. Он сам вырезал из дерева алтарь и изготовил большое распятие. К нему он настоящими гвоздями прибил изображение человека, которого прозвали Йан'ичупитаолик, или «Человек, который одновременно и жив и мертв». Отец Перрин придал ему сходство с людьми рунийя — изобразил стриженным под горшок, с подбритыми висками и татуировкой на лице и теле.

Мойе почтительно поклонился распятию. Фактически он считался христианином, ибо много лет назад был крещен и получил христианское имя Хуан Батиста, но, как и большинство его соплеменников, он остался совершенно чужд и обрядности, и вероучению этой религии. А вот к священнику он относился очень хорошо, поэтому позволил ему окропить водой свою голову, а заодно и головы остальных жителей деревни. А сам, со своей стороны, инициировал священника, проведя его через айахуаска и другие священные ритуалы рунийя.

Отец Перрин лежал в гамаке в небольшом уголке, отгороженном от церкви занавеской из циновки. Он шутя называл его «приходским домом». Мойе этой шутки не понимал, но всегда улыбался в ответ. Отправляясь в город, священник надевал одежду уай'ичура, которую никогда не носил дома, и объяснял это тем, что без такой одежды, особенно без белого воротничка на шее, хотя от сырости и плесени воротничок уже стал серо-зеленым, с ним никто разговаривать не будет. Это Мойе понимал: он сам, когда ему приходилось исполнять свои обязанности или иметь дело с важными людьми, надевал особую одежду. Однако сейчас женщины уже сняли со священника его облачение, и он лежал в своем гамаке обнаженный, а потому больше обычного похожий на труп. В груди и животе у него было три раны от пуль, сейчас аккуратно перевязанные, с припарками из священных растений. Мойе возложил на них руку и ощутил бормотание духов растений, вершащих целительное действо. Безрадостное бормотание, ибо время, когда они могли помочь, было упущено. Когда Мойе приступил к осмотру, люди молча отступили, поэтому он жестом пригласил выйти вперед Кслане, здешнего знахаря, ведуна духов растений, так же как сам Мойе был ведуном духов животных. Двое целителей тихонько поговорили о священнике.

— Его принесли сюда почти мертвым, — сказал Кслане, — поэтому я попросил их позвать тебя. А еще, поскольку он уай'ичура, я не знал, что следует делать. Возможно, их смерть отлична от нашей. Посмотри сам, Мойе амаура, может, ты увидишь?

Мойе поднял голову и, прищурившись, натренированным взором оглядел помещение. Конечно, он увидел их. Они маячили за левым плечом каждого из присутствующих. Их ачауритан были призрачные, туманные у молодых и более плотные и четкие у тех, кому вскоре предстояло умереть. Ачаурит священника стоял у его изголовья, его частично загораживала женщина, обмахивавшая лицо раненого пальмовым листом, и выглядел так, словно обрел плоть. Мойе велел женщине отойти, отослал ее и остальных людей из помещения, а после их ухода он опустился на циновку и достал из своего плетеного мешка закупоренный глиняный сосуд и крохотный барабан. Он простучал мелодию на барабане и пропел песнь своего имени, давая знать стражам, оберегающим проход в мир духов, что он посвященный амаура, мудрый и сильный, но не замышляющий вреда, ибо не является колдуном, промышляющим ловлей духов, которых они охраняют. Завершив песнопение, он вставил тонкую тростинку в глиняную фляжку и вдохнул в ноздри йана, сделав по одному глубокому вдоху каждой ноздрей.

Спустя некоторое время он увидел, как все помещение и предметы, которые находятся в нем, постепенно размываются, лишаются красок. Гамак с лежащим в нем умирающим человеком, стропила, обвисающая пальмовая кровля — все это стало полупрозрачным и туманным, а все цвета сосредоточились в обретшей четкость фигуре смерти и его собственном теле, испускавшем теперь красноватое свечение, словно горячие угли. Все было как обычно, но Мойе удивился отсутствию светящихся зеленых и красных нитей, соединяющих смерть с человеком, пока она им овладевает. Знахарь прокашлялся и обратился к яркой фигуре на священном языке:

— Ачаурит отца Перрина, этот безобидный человек видит, что нити порваны. Почему ты все еще здесь и не собираешься лететь на луну, чтобы присоединиться к другим мертвым? Потому ли, что отец Перрин — уай'ичура?

— Похоже, что так, — ответила смерть. — Уай'ичуранан содержат свои смерти внутри себя и поэтому мертвы все время, но, по-видимому, он другой. Может быть, это потому, что он провел так много времени в разговорах с живыми людьми, может, по какой-то другой причине. В любом случае, я не могу улететь, хотя нити перерезаны. Я боюсь стать призраком.

Мойе почувствовал, как по его лицу и спине внезапно побежали струйки холодного пота. Дом не видел призраков уже долгое время — последним был убитый мужчина, убийца которого бежал вниз по реке, не уплатив клану покойного надлежащего выкупа. Разгневанный призрак истребил дюжины людей, используя для этого недуги, пожары, потоп, стрелы враждебных племен, змеиный яд и клыки животных (слов «несчастный случай» в языке рунийя нет, как нет у них такого понятия вообще). Мойе потребовались недели странствий по миру духов, чтобы найти виновника бедствий и принудить его исправиться. Это был тяжелый труд, и знахарю хотелось верить, что ему не придется делать это снова.

— Должен ли я найти людей, которые подстрелили его, и заставить их заплатить выкуп? — спросил он. — И как мне найти клан отца Перрина в землях мертвых людей?