что у меня много ягод с прошлой зимы осталось, — Мишка говорил глухо — старался, чтобы официально утверждённые разбойники не услышали, — теперь конфискуют остатки, будут делить между соседей.

— Но ведь тебе самому нужно много! Как же ты будешь жить всю осень? — Лисёнок с ужасом смотрел, как инспекция, не церемонясь, утащила целый мешок желудей.

— Не знаю. Сказали, что рассчитают норму для всех жителей леса, потом вернут получившуюся часть. А как же я наемся нормой? Бурундуку явно меньше орехов нужно, чем мне, но кто бы меня послушал.

— И ничего нельзя сделать?

— А что тут сделаешь? Их теперь больше, даже меня вмиг затопчат, если роптать стану. Да и негоже, вроде бы, это — против соседей своих идти. Им-то я зла не желаю, и поделиться мог бы, если бы кто спросил.

Лис просидел с Мишкой до самого вечера. Шакалы ушли лишь тогда, когда выгребли все запасы из берлоги, оставив хозяина совсем без еды. Хорошо, что Лисёнок провёл несколько дней на охоте. С другом он поделился и рыбкой, выловленной в речке, и жуками, собранными в корнях развороченного дерева. На душе было особенно гадко.

Впрочем, скоро и своих запасов у малыша не стало. Сначала он хотел подготовиться к зиме, но после проверки инспекцией, вызванной бдительным Барсуком, передумал. И всё чаще ловил добычу дальше от родного бора. За его границей было спокойнее: там никто не стремился забрать у тебя пропитание, поэтому Лис принялся делать тайники на стороне. Маленькие, в разных местах. Так, если найдут один, останется шанс уцелеть другим. А Мишку Лисёнок больше не видел.

В один из дней, когда стало особенно невмоготу от голода и страха за будущее, малыш решил снова наведаться к старому другу Коту. Тот всегда находил верные слова утешения. А то, что прежде они разошлись во мнениях — не беда.

Однако заявившись к товарищу в гости, Лис увидел, что и того новые порядки не пощадили. Некогда лоснящаяся шёрстка потускнела. Хвост, в обычное время гордо шествующий за своим хозяином, сейчас прижимался к одному из боков, будто пытался спрятаться. Котяра казался облезлым.

— Неужели теперь так и будет? — Лисёнок, который ещё мгновения назад надеялся найти в этом доме поддержку, расплакался, — если даже ты больше не можешь позволить себе праздно расхаживать, как делал это раньше. Какую же ошибку мы совершили!

— Вот именно, дружок, ошибку, — воровато оглядевшись, Кот сбегал в одну из комнат и вернулся с миской застоявшегося молока, — сначала вы, что поверили Гиене, а затем и мы, пропустившие собрание, что не стали вмешиваться, надеясь на всеобщее благоразумие.

Лисёнок выпил свою долю молока, обливаясь слезами. Он заметил, что Кот собрал остатки вещей в небольшой мешок.

— Но ведь все хотели, как лучше! Почему же получилось так?

— Потому что никто думать не захотел. Грамоту вывесили, разрешение дали, можно самому и не решать ничего. Переложить ответственность. А ведь Гиена сразу сказала: все будут делиться едой со всеми. Ни один не предположил, что это про него. Все стали мечтать, что, вот, теперь-то, другие начнут нести запасы в общую кучу. А те раз, и иссякли. Оттого и началась паника.

— Неужели никто не догадался сразу, что так будет?

— Догадались. Я, например, — Лис лишь всхлипнул на такое привычное самодовольство, проскользнувшее в словах Кота, — и Мишка явно додумался, и Лось быстро сообразил. Да только мы тоже не захотели размышлять, к чему это приведёт. Испугались, наверное. Надеялись, что бунтарское настроение само рассосётся, да не рассосалось. Тоже переложили ответственность. Оно, ведь, лучшее лекарство от здравого смысла — надеяться, что за тебя кто-то другой подумает.

— И куда ты теперь? — Лисёнок уже не плакал, только утирался лапкой.

— Сначала в соседний бор подамся. А там, может, и в степи пойду: буду в колосьях охотиться и бед не знать. И ты, малыш, озаботься этим, пока не поздно. Захочешь догнать — иди прямо на солнце. Да поторопись.

На этом Котяра подхватил мешок, коротко обнял маленького Лиса хвостом и скрылся. А на следующее утро шакалы перекрыли выход из леса. У тех, кто не успел сбежать, начиналась новая жизнь. И, как вновь обещала Гиена, она должна была сплотить их ещё больше, перед лицом наступающего голода.