Со страхом и надеждой Марчелло нетерпеливо ждал наступления сумерек. Он уже почти заснул, когда из сада до него донесся долгий переливчатый свист: это был условный сигнал, которым Роберто извещал его о своем приходе. Марчелло встал с постели и, не зажигая света, в полусумраке заката, вышел из комнаты, спустился по лестнице и очутился в саду.

В приглушенном свете летних сумерек деревья казались неподвижными и насупившимися. Под ветвями сгущалась почти ночная тень. Аромат цветов, запах пыли, испарения, исходившие от разогретой солнцем земли, застыли в неподвижном плотном воздухе. Ограда, разделявшая сады Марчелло и Роберто, совершенно утонула в густой зелени гигантского плюща, словно образовавшего стену из наложенных друг на друга листьев. Марчелло пошел прямо в угол сада, где плющ и тень были особенно густы, взобрался на большой камень и решительным жестом сдвинул вьющуюся массу. Это он придумал своеобразное окошко в зелени плюща, которым пользовались во время игр, полных тайн и приключений. Убрав плющ, Марчелло увидел прутья решетки, а между ними белокурые волосы и тонкое бледное лицо Роберто. Марчелло приподнялся на камне на цыпочки и спросил:

— Нас никто не видел?

Этим вопросом они обычно начинали игру. Роберто ответил, словно повторяя урок:

— Нет, никто… — И мгновение спустя спросил: — Ты сделал уроки?

Он говорил шепотом, как было условлено между ними. Тоже шепотом Марчелло ответил:

— Нет, сегодня я не занимался… неохота было скажу… учительнице, что плохо себя чувствовал.

— Я сделал письменное задание по-итальянскому, — пробормотал Роберто, — и решил одну задачу по арифметике… мне еще одна осталась… а почему ты не делал уроки?

Этого вопроса Марчелло ждал:

— Потому что охотился на ящериц.

Он надеялся, что Роберто скажет: "Ах, вон оно что… Я тоже иногда охочусь на ящериц” — или что-нибудь в этом роде. Но на лице Роберто не выразилось ни понимания, ни даже любопытства. Марчелло добавил с усилием, пытаясь скрыть смущение:

— Я их всех убил.

Роберто спросил осторожно:

— Сколько их было?

— Всего семь штук, — ответил Марчелло. Затем, пытаясь похвалиться, сообщил подробности: — Они прятались на ветках деревьев и среди камней… я дождался, пока они задвигаются, а потом прикончил их с ходу… одним ударом вот этого прута… каждую одним ударом. — Он скорчил довольную гримасу и показал прут Роберто.

Марчелло заметил, что приятель посмотрел на него с любопытством, смешанным с удивлением:

— Зачем ты их убил?

— Так просто. — Он поколебался, чуть не сказав: "Потому что мне это доставляет удовольствие", потом, сам не зная почему, сдержался и ответил: — Потому что они приносят вред… Ты разве не знаешь, что ящерицы приносят вред?

— Нет, — ответил Роберто, — я этого не знал… А в чем их вред?

— Они пожирают виноград, — ответил Марчелло. — В прошлом году, в деревне, они съели весь виноград на беседке.

— Но здесь нет винограда…

— И потом, — продолжал он, не обращая внимания на возражение Роберто, — они злобные… одна из них, завидев меня, вместо того чтобы удрать, набросилась на меня, раскрыв пасть; если бы я ее не остановил вовремя, она бы на меня прыгнула… — Он помолчал и спросил доверительно: — А ты никогда их не убивал?

Роберто покачал головой и ответил:

— Нет, никогда. — Потом, потупив глаза, добавил сокрушенно: — Говорят, что животным нельзя причинять зло.

— Кто так говорит?

— Мама.

— Мало ли что говорят, — произнес Марчелло, все менее уверенный в себе, — а ты попробуй, глупенький… уверяю тебя, это забавно.

— Нет, не стану пробовать.

— Почему?

— Потому что это дурно.

"Итак, делать нечего", — с досадой подумал Марчелло. В нем нарастал гнев против друга, который, сам того не ведая, обрекал его на ненормальность. Ему, однако, удалось овладеть собой, и он предложил:

— Слушай, завтра я снова буду охотиться на ящериц… если ты придешь охотиться со мной, я подарю тебе колоду карт — игру "Купец на ярмарке".

Он знал, что для Роберто предложение было заманчивым: он не раз уже выражал желание иметь эту игру. И действительно, Роберто, словно осененный внезапным вдохновением, ответил:

— Я приду, но с одним условием: мы их поймаем живьем, посадим в коробку, а потом выпустим на свободу… а ты дашь мне колоду.

— Так не пойдет, — возразил Марчелло. — Самое приятное — убивать их прутом… бьюсь об заклад, ты на это не способен.

Роберто ничего не ответил.

Марчелло продолжал:

— Значит, приходи… договорились… но и ты найди себе прут.

— Нет, — упрямо проговорил Роберто, — я не приду.

— Но почему? Колода новая.

— Нет, бесполезный разговор, — сказал Роберто. — Я не стану убивать ящериц… даже если. — он поколебался, подыскивая предмет соответствующей ценности, — даже если ты дашь мне свой пистолет.

Марчелло понял, что делать нечего, и вдруг отдался во власть гнева, уже кипевшего у него в груди:

— Ты не хочешь, потому что ты трус, ты боишься.

— Чего боюсь? Не смеши меня.

— Боишься, — раздраженно повторил Марчелло, — ты трусишка, заячья душа. — Вдруг он просунул руку сквозь прутья решетки и схватил приятеля за ухо. У Роберто были красные оттопыренные уши, и Марчелло не раз таскал приятеля за уши, но никогда с такой яростью, с таким отчетливым желанием сделать ему больно: — Признайся, что ты трусишка!

— Нет, отпусти меня, — жалобно взмолился приятель, извиваясь, — ай-ай!

— Признайся, что ты заячья душонка.

— Нет, отпусти меня!

— Признайся, что ты заячья душонка.

Теплое потное ухо Роберто горело у Марчелло в руке, в голубых глазах мученика появились слезы. Он пролепетал:

— Ладно, хорошо, я трусишка, — и Марчелло отпустил его.

Роберто отскочил от ограды и, убегая, прокричал:

— Нет, я не трус… я только говорил так, а сам думал в это время, что я не трус… я тебя обманул!

Он исчез, и голос его, в котором звучали слезы и насмешка, растаял вдали, за кустами соседнего сада.

От этого разговора у Марчелло осталось крайне неприятное ощущение. Роберто, отказавшись поддержать его, лишил его отпущения грехов, которого Марчелло добивался и которое было для него связано с этой поддержкой. Тем самым он был отброшен в ненормальность, но при этом показал Роберто, как важно ему покончить с ней. К тому же Марчелло прекрасно понимал, что позволил лжи и насилию увлечь себя. Теперь Марчелло мучила совесть не только из- за убитых ящериц, ему было стыдно, что он солгал Роберто и не признался, зачем на самом деле ему нужна была поддержка приятеля, ему было стыдно, что он выдал себя, схватив Роберто за ухо. К одной вине прибавилась другая, и загладить их Марчелло не мог.