«Наши маяки» и рамка, в которую поместилась бы фотография девять на двенадцать, но никто не потрудился ее вставить. Перевелись маяки. Вымерли. Как без них в бурном море?

Петров потрогал колесики блока. Приржавели намертво.

Дорога привела к самому крылечку конторы.

Окна тоже — нараспашку, и та же марля вместо занавесок.

Изнутри — редкие удары пишущей машинки.

Петров отвел краешек марли.

В профиль к нему за столом над клавиатурой огромной «Листвицы» колдовала тучная блондинка, давно, впрочем, не крашенная, а глубже, у стены, писала в толстую книгу другая, близняшка первой — одинаковые формы, одинаковое платье, только волосы подлиннее. Остальные столы пустые.

Сидевшая за машинкой, наконец, заметила его:

— Гражданин, вам кого?

— Мне? Почтовый ящик, письмецо опустить.

— Ящик сбоку на стене. Почта у нас по четвергам бывает, раз в неделю, раньше не вынут.

— Четверг — хорошо, завтра.

— Ой, правда. Как быстро время летит, Зина!

Близняшка оторвалась от писания:

— Вы к нам по делу?

— Не в окошко бы говорил, кабы по делу, — рассудительно заметила машинистка.

— Мимоходом я, — подтвердил Петров. — Путешествую по кондовой России. А чего это вас, девчата, всего две?

— Заведующая на совещании в районе, Клавка в декретном, Нинка тоже, а Мария Ефимовна в больнице на операции, — машинистка подула на указательные пальчики. — Устала.

— Вы, значит, для удовольствия сюда забрели, — Зина казалась суше, строже машинистки.

— И сюда, и дальше пойду.

— Отпускник, наверное?

— Так точно.

— А мы на работе, между прочим.

— Намек понял, исчезаю. Скажите, на хутор Ветряк по этой тропинке идти?

— Правильно, — Зина внимательнее всмотрелась в Петрова.

— Вы бабы Ани сын или внук будете? — машинистка общалась с Петровым охотнее товарки. Ясненько, пальчики свободные, а у Зины на безымянном обручальное колечко. Да не колечко — кольцо, граммов десять, бочоночек на треть фаланги.

— Нет, просто ориентир. Я в Курносовку пробираюсь.

— Жаль, — огорчилась машинистка. — Она ждет-ждет, когда за ней родные приедут. Тяжело ей.

— Нет, — повторил Петров и, опустив занавесь, двинул вдоль стены. За обнаженным из-под штукатурки углом и правда прикреплен был почтовый ящик, синий, с красивым, хотя и облезшим немного гербом. Рядом — плакатик. На грубой желтой бумаге. «Обезвредить преступников». Он вчитался. Разыскиваются бежавшие из тюрьмы, три человека, описание, приметы… Обо всех подозрительных немедленно сообщить в ближайшее отделение… За информацию, ведущую к поимке — вознаграждение. Фотографий нет.

Петров достал из кармана гимнастерки сложенный пополам конверт, перегнул, расправляя, и опустил в щель. Письмо упало, слышно ударясь о дно. Одно.

Каламбур не веселил.

Деревня Глушицы. По данным переписи, бестолковым и путанным, где человек считался дважды, и как житель деревни, и как колхозник колхоза «Победа», деревня насчитывала семьдесят шесть человек обоего пола. Да когда она была, перепись. С той поры не уполовинилось бы население. Разве что Нинка да Клаша — надежа наша.

На хутор Ветряк вела не тропа — аллея. Старые ветлы, растущие уже книзу, стволы толстые, узловатые, с огромными дуплами, часто и обломленные, торчали к небу иззубренными стволами разорвавшихся гаубиц. Тропка бежала по левому краю аллеи, а правый порос терновником, разросшимся до середины просвета. Петров набрал пригоршню ягод и ел — по одной на каждый десяток шагов, потом — полусотню, а после и всю сотню. Ягоды, покрытые сизой патиной, вязали рот. Молчание — золото.

Уродился терн, однако.

Солнце поднялось выше и, хотя деревья прикрывали тропу коротенькой тенью, стало жарко.

Время большого привала.

Он выбрал тень погуще, снял рюкзак, вытащил камуфляжное полотно, постелил на траву. Сапоги, не купленные, конечно, а заказанные, тачал ас из асов, дороже мотоцикла — в сторону, портянки — на ветки куста, ремни, гимнастерку, галифе — все долой.

Навернув на себя теплую сторону подстилки, он уснул.

2

Разбитость, слабость, дрожание мыслей — эти обыкновенные последствия дневного сна отсутствовали. Приятно. Но сколько долгих тренировок понадобилось. За то же время можно выучить китайский язык, северный диалект, или пройти полный курс игры на аккордеоне — увы, не быть ему «всегда желанным в любой компании», как уверял самоучитель. Большая растрепанная книжка, мягкая обложка — красавица с пальчиками, занесенными над клавишами «Вельтмейстера». Валяется где-нибудь на антресолях в коробках нераспакованных вещей.

Он сел, пошевелил пальцами ног. Прекрасно слушаются. Двадцать пять секунд полета, все системы функционируют нормально.

Полета… Если сравнивать, то не с космическим. Так, одинокий «кукурузник» выруливает на взлетную полосу деревенского аэродрома, козьего выгона. В небесах «МИГи» «Миражи», «Вулканы» и прочая элита блюдет весьма вооруженный нейтралитет, и на тебе — одномоторный самолетишка технологии «рус фанер», видимый всем и вся, готовится, как дон Кихот, ринуться на ветряные мельницы.

Только это не ветряные мельницы.

И он не благородный идальго.

Четыре часа пополудни. Прекрасное время. Промышленные потребители электроэнергии отключаются постепенно, и турбины-генераторы крутятся в своих статорах, отдыхая перед вечерним пиком нагрузки. Пульс страны приближается к заветным пятидесяти герцам в секунду ровно, подавай надежду, что больная выкарабкается из кризиса. Он попрыгал по траве, разминаясь, и начал одеваться. Или правильнее — облачаться? Рядиться?

Шматок сала, кусочек хлеба, луковка — обед. О бедном гусаре замолвите слово…

Он вытер крошки с подбородка, вытряс подстилку и, сложив тщательней, чем парашют, поместил в специальное отделение рюкзака. Они все специальные — отделения, карманы и кармашки, для средства «реди», моет без воды, для аптечки, жестяных колокольчиков и стеклянных бус — меновая торговля для охочих до них туземцев, и проч. и проч. и проч.

Что рюкзак полегчал, незаметно, хотя хлеб, сало и лук перемещены из него в желудок. Двести пятьдесят граммов. Тысяча триста калорий. Можно вскипятить ведро воды.

Тропа покинула аллею, стала забирать вправо, терновые кусты расступились, выпуская, он последний раз набрал ягод, на память о старом тракте, и хватило памяти на час пути. Тропа видна плохо, стирается от времени, ползучие побеги трав сшивали ее края.

Солнце светило в спину, и видно было далеко, ясно. Буйная, совсем одичавшая лесополоса шла поперек поля, начинаясь и кончаясь за горизонтом, каждые полверсты прерываемая короткими просветами, оставленными для дороги, по которой полуторки возили бы стопудовые урожаи на разукрашенную флагами весовую.

А и возили — наперегонки, состязаясь с соседней бригадой, на ходу, за баранкой подсчитывая тонны, километры и литры, загадывая, что привезти из города, куда, как победителей, пошлют лучших из лучших на выставку.

Других полос, поперечных становой, раз — и обчелся. Не успели насадить. Три П. план преобразования природы.

Тропа прошла сквозь полосу, теплую, порозовевшую под низким солнцем. Дубы насажаны тесно, доминошными пятериками. Теория внутривидовой помощи. Дружная