казначейских, в размах пышным веером. Ему не верили, и правильно делали. Не сподобное нынче время и не гораздо важная оказия. Наш брат не дурак, знает, что такое лишь по большим праздникам бывает или после громких побед батальных над злохитрым супостатом. Так что ври, ври, песья башка, да не завирайся.

Повесть первая. Несколько неровных холмов на самом берегу полноводной реки

1. Записки о России (первая тетрадь, среднего размера, почерк ровный, по-французски)

Я отношусь к тем редким счастливцам, которые могли воочию узреть грозные события, что настигли самый окоем Европы, ее плавный, уходящий за горизонт и никем не преодоленный край. Ледяная пустыня – отнюдь, terra incognita – тоже неверно. Россия бездонна, но это не значит, что ее нельзя познать. Я там был, я там жил, я готов свидетельствовать. Я видел русских в битве и бунте, торжестве и скорби – я стоял рядом, я соучаствовал. Я был иностранцем, но не посторонним. Я жил их жизнью и чуть не умер той смертью, которой были унесены их многие тысячи.

Впервые я повстречался с русскими более тридцати лет назад и после этого провел в их стране не один десяток весен. Поэтому имею право сказать: нет нации, о которой бы обитатели просвещенных стран были так плохо осведомлены. Оправдать это можно лишь тем, что русские еще тоже себя не знают – они только начали постигать мир и определять свое место в нем. Так и тянет сравнить их с народами, судьба которых хорошо известна, прикинуть, сколь долгий путь предстоит северной империи и сколь сложный. Но удержусь: вспомню сегодняшний день и признаю, что любые пророчества тщетны. Неужели зритель может снисходительно вложить реплики в уста актеров еще не написанной пьесы? И вчера разве ведали мы, упоенные гордыней, просвещенные и умудренные, что за напасть придет в наш собственный дом?

Иные могут задаться вопросом, почему сейчас, когда нас окружают невиданные и неслыханные бедствия, мне пришло в голову рассказать об отдаленных землях и давних событиях? Отчего я взялся за этот труд и изо всех сил пытаюсь довести его до конца? Какого доказательства я алчу так упорно, какого наказания страшусь, проводя вечера за конторкой при блеклом свете дурных свечей? Кто водит моим пером – ангел или бес? Что питает мою чернильницу – блаженство вдохновения или прихоть соблазна?

Не знаю. Если честно, мне трудно представить читателя этой книги, тем более покупателя. Да и сам я ныне не отдал бы и гроша за образы чужой памяти и сентенции не первой свежести, за скрупулезное сообщение об исчезнувшем прошлом. Впрочем, не буду лукавить – я могу дать сразу несколько ответов на вопрос: «Зачем вы пишете, сударь?» – но, если позволите, отложу их на потом. Удовлетворитесь самым простым: мне хочется вспомнить свою молодость, дела и битвы, в которых мне довелось участвовать, тайны, к которым выпало прикоснуться моим пальцам и глазам.

И вдобавок: я тщусь надеждой, что когда прекратится нынешняя вакханалия, у выживших и тех, кто им будет наследовать, прибавится смирения и мудрости. Пусть они громогласно проклянут грешных предков – лишь бы не забыли ничего, не прельстились теми же демонами! Иначе эта ненасытная гекатомба – здесь меня охватывает особенная горечь – еще и напрасна. Скажу честно, я не в силах отказаться от упования на грядущую справедливость, на возмездие и суровую благодать. Я надеюсь, что потомки выучат назубок наши преступления, что ужаснутся зверствам алчных отцов и подлостям слабых дедов. Тогда, возможно, они будут с большим вниманием смотреть на окружающий мир, слушать ближних, внимать соседям, оглядываться по сторонам и перестанут упиваться своим мнимым первенством.

Не здесь ли ядовитый корень наших напастей – в гордыни, трубящей о превосходстве трех-четырех народов над остальными? В само собою ясном разумении, что миром правят несколько держав – одни цивилизованные, – а другие дикие, и суть верчения истории и политического движения сфер в неминуемой победе первых над вторыми. Поскольку те, верша чужую судьбу, действуют по высшей правде, а эти – по извращенной похоти, одни всегда благи, другие – неуклонно порочны.

Итак, я буду рассказывать о своей молодости. Я не сделал карьеры, скорее наоборот, поэтому мои зрелые годы, за одним исключением, интереса не представляют. Тянул лямку, заботился о семье, когда она у меня была, думал о будущем, копил деньги на старость, искал удобства, даже покоя. Не то на заре моего вхождения в мир. Я был легче на подъем, привыкал к любым оборотам фортуны и не боялся перемен. Беззаботность – вот мать настоящих свершений, их никогда не осилит человек со скучной душой. Слушайтесь своих желаний, внимайте сердцу – и вам не придется ни о чем жалеть. Тогда я не знал этого девиза, но жил по нему. К тому же мне повезло. Или… Нет, скорее, все-таки повезло.

Да, меня зовут очень просто, проще не придумаешь. И действительно, имя, которое вы, возможно, видите на обложке этой скромной книжицы – мое. Я не скрываю титула или герба – у нашей семьи никогда не было ни того, ни другого, она веками жила без гордости и стыда. Я дам издателю адрес, и, если вы захотите убедиться в истинности моего рассказа, – милости прошу. Мне незачем и не от кого таиться. По профессии я лекарь, нет, к сожалению, не врач, а только лекарь. Или – к счастью? Ведь именно из-за этого недостатка в образовании мне всю жизнь удавалось оставаться свидетелем, не становясь действующим лицом. Да, конечно, сейчас я в полной отставке. Иначе откуда бы взять столько времени для сочинительства?

Теперь, совсем кратко – о себе. Не ждите на этих страницах моей биографии: она была бы интересна немногим. Я вырос в небольшом городе, почти деревне, на востоке Лотарингии, на границе земель королевских и герцогских, и хотя родной мой язык – французский, пусть не самой лучшей закваски, но по-немецки я тоже говорил с детства. Однако никогда не изучал его толком, с грамматикой в руках, поэтому многие мои словесные обороты не раз приводили в смущение людей венского или геттингенского разлива. Знал бы я, когда и где мне пригодится наречие соседнего села! Однако прервусь, ведь в сей мысли довольно банальности – любой из нас плохо осведомлен о своем будущем. И часто, в благоговении оглядываясь назад, мы можем только преклониться пред всесильной волей Господней.

Отец мой, вечная ему память, содержал аптеку, единственную в том славном городке из трех с половиною улиц, а потому жил неплохо, знал толк в хороших книгах и рейнских винах, конечно, не самых дорогих. Само