– К Наташе. Ты ее знаешь – соседняя квартира. День рождения, да. Я ненадолго.

Мы с Катей сидели на противоположных концах длинного овального стола и обменялись буквально парой фраз, но мне все время казалось, что в комнате нас только двое живых, а остальные – фантомы, бледные призраки, ненужные и докучные. Катя ушла рано. В дверях она оглянулась и посмотрела мне прямо в глаза. Никогда раньше и никогда потом не бывало со мной ничего подобного: Катя своим взглядом словно передала мне послание, и я это послание понял – кивнул, а Катя чуть улыбнулась. Все было решено меж нами без единого сказанного слова.

Я оказался в каком-то замкнутом пространстве, за границами которого плохо различимые суетились и смеялись люди. Кто-то настойчиво предлагал мне холодец с хреном и подливал водку в граненую рюмку на высокой ножке, а Лёнчик, лихо опрокинув стакан, уже вовсю наяривал свое коронное: «На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная…» Я же не видел ничего, кроме Катиных зовущих глаз, завитков темных волос на белой шее и лифа ее вишневого платья с мелкими пуговками, которые я скоро буду расстегивать – одну за другой. В этот вечер я пересидел всех, даже Лёнчика. Принеся на кухню последние тарелки, спросил у Наташи, которая мыла посуду:

– Еще надо что сделать?

– Нет, спасибо Юрочка! Ты и так хорошо помог.

– Это я вместо подарка. Надо же было на день рождения с пустыми руками прийти! Прямо стыдно.

– Ладно, свои люди – сочтемся.

– Да, а стулья?

– Катины? Завтра отдам, а то поздно.

Я целомудренно чмокнул Наташу в щечку и вышел на площадку. Постоял, послушал, потом осторожно нажал кнопку Катиного звонка, коротко звякнувшего. Дверь распахнулась почти мгновенно, в проеме возникла Катя. Она приложила палец к губам, схватила меня за рукав и втянула в квартиру.

– Иди на свет, – прошептала она. – Только не шуми.

Мы шли на цыпочках, но из одной комнаты все-таки раздался слабый женский голос:

– Катя, пришел кто-то?

– Бабушка, это Наташа табуретку вернула! Спи себе.

Наконец мы оказались там, где горел свет, – это была, судя по всему, уже третья комната – спальня, о чем свидетельствовала кровать с резными спинками. Катя заперла дверь и прошептала:

– Раздевайся.

Я развязал галстук и снял пиджак, на большее меня не хватило. Ноги не держали, и я сел на край кровати. Все больше волнуясь, смотрел я, как Катя расстегивает крючочки на боку (пуговки оказались декоративными) и стаскивает через голову свое вишневое платье. Оставшись в розовой комбинации, она подняла ногу на стул и осторожно скатала тонкий чулок, потом так же – второй. Сняла пояс с резинками. Заведя руки за спину, расстегнула лифчик и вытянула его из-под комбинации. Все это она проделывала перед большим зеркалом-трельяжем, так что я видел Катю со всех сторон. Наконец она вынула из волос шпильки и встряхнула головой – тяжелая коса упала ей на спину, кончиком достав почти до талии. Катя обернулась ко мне:

– Ну что же ты?

Я встал. Катя подошла и принялась расстегивать ремень, а потом и брюки. Тут я опомнился и быстренько избавился от одежды.

– Так-то лучше, – сказала Катя и обняла меня за шею. Мы поцеловались. Дальнейшее я помню смутно. Осталось только ощущение неимоверного чувственного восторга и неотвратимого падения в бездну. Необходимость соблюдать тишину настолько обострила наши чувства, что каждое прикосновение обжигало, а стук сердец оглушал. Прошла вечность, пока мы смогли заговорить.

– Тебе придется уйти в четыре, – прошептала Катя. – Потом бабушка может проснуться.

– А сейчас сколько?

– Два с небольшим.

– Хорошо, значит, еще раз успеем.

Катя тихонько рассмеялась и тут же зажала себе рот рукой.

– Неужто так понравилось? – спросила она.

– Ты необыкновенная, ты…

Я не находил слов, поэтому снова принялся ее целовать.

– Только никому не рассказывай, – велела Катя, прижимаясь ко мне. – Никому, понял?

– Конечно, нет! Я ж не трепло какое!

– Особенно Наташе.

– Да я ее почти не знаю. Просто пришел с Лёнчиком, и все.

– Это хорошо. А то ведь мог и не прийти. И я бы тебя не узнала…

Плечи ее задрожали, и я понял, что Катя плачет.

– Ну что, что ты, – забормотал я. – Что ты, Катенька? Милая моя, прекрасная!

В четыре утра я покинул ее квартиру. Уже рассветало, и лучи солнца, выглядывающего из-за домов, наискосок пронзали легкую дымку. Я прошел пешком от Полянки до Лефортова и сразу завалился спать. В одиннадцать вечера я опять стоял под Катиной дверью, как мы и договорились. Крался, словно шпион, оглядываясь и прислушиваясь, страшась на кого-нибудь напороться. И следующую ночь мы провели вместе, а потом…

Потом Катя сказала, что все кончено. Ее муж должен был послезавтра вернуться из командировки. О том, что она замужем, я и сам догадался в первый же день.

– Еще одну ночь! – взмолился я, даже не представляя, как вообще смогу без нее жить.

– Нельзя, – ответила Катя. – Во-первых, он может вернуться раньше, такое уже бывало. Во-вторых… Мне надо прийти в себя, понимаешь? Вернуться к себе прежней. Мне нелегко живется, а ты… Ты был моим праздником! Моей радостью. Я буду помнить тебя всю жизнь.

– Послушай, давай ты уйдешь со мной, а?

– Это невозможно.

– Но почему?! Ты же не любишь его! Что такого, разведетесь!

– С ним не разведешься, Юрочка. Вилен страшный человек. А отец его еще страшнее. Они меня не выпустят, понимаешь? Не отдадут.

– А если узнают, что ты…

– Даже думать боюсь! И тебе тоже не поздоровится. Знаешь, где они работают? На Лубянке.

Про Лубянку я хорошо понимал: в моей семье, к счастью, никто не пострадал, но у близкого друга арестовали отца, и он отрекался от него на комсомольском собрании.

– Зачем же ты замуж пошла? – спросил я, и Катя пожала плечами:

– Так получилось. Долго рассказывать.

Мы попрощались, и я уныло поплелся в Лефортово. Долго я выкарабкивался из этого романа, если случившееся вообще можно так назвать. Любовь Кати словно отравила меня, в каждой женщине я искал ее черты и не находил. А через шесть лет мы встретились снова, совершенно случайно. И опять, как нарочно, в гостях, куда меня привела моя тогдашняя девушка, племянница хозяйки. На сей раз Катя была с мужем: высоченный белокурый красавец с мрачным лицом неотвязно следил за женой. Поговорить нам не удалось – я боялся приближаться, а Катя, увидев меня, на секунду дрогнула лицом, но тут же опомнилась и весь вечер старательно меня игнорировала.

Она немного пополнела и чрезвычайно похорошела. На ней было розовое платье в мелкий черный горошек, а волосы убраны в низкий узел. На обратной дороге моя девушка только про Катю и говорила – так я узнал, что платье вовсе даже не розового, а кораллового цвета и сделано по модели, в которой щеголяла в «Карнавальной ночи» Людмила Гурченко: «Ну, помнишь, белое такое? Тоже в горошек, только горошины крупнее. И юбка там пышнее. И рукава немного другие, и воротничок белый, а тут такие черные планочки». Я, честно говоря, так и не понял, что же общего у этих двух платьев. Правда, я почти не слушал, занятый собственными мыслями.