Побывав на острове в 1786 году, Гёте написал: «Увидеть Италию без Сицилии — все равно что вообще ее не видеть. Сицилия — ключ ко всему». Она «учебная модель Италии для начинающих, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками, многократно увеличенными и ярко окрашенными», — утверждал в середине двадцатого века Луиджи Барзини, автор книги «Итальянцы». Соответствуют ли действительности эти наблюдения? В убежденности двух авторов есть нечто вызывающее у меня сомнения. Но если Сицилия не ключ к пониманию Италии и не учебная модель, то что же она такое?

Мне очень хотелось сюда вернуться. Мечталось об этом. Где бы я ни путешествовал, Сицилия не отпускала меня. Память о ней заставляла ныть сердце, и я раз за разом строил планы возвращения, однако реализовать их мне не удавалось. Со временем даже подумалось, что так и не получится когда-либо снова побывать на острове… И вот я опять здесь!

Теперь мне уже пятьдесят девять. По сравнению с тем бойким молодым человеком, каким я был тридцать три года тому назад, у меня внушительный животик и не столь роскошная шевелюра. Жизнь немного поистрепала меня, хотя не скажу, что, став старше, я помудрел. Кто-то наверняка считает, будто в таком возрасте поздно превращаться в исследователя, но я не понимаю, почему, пройдя через ряд жизненных испытаний, должен поставить крест на своем интересе к окружающему миру. У меня и в мыслях нет пересекать на автомобиле пустыню Гоби или переплывать Амазонку! Мне всего-навсего хочется провести время в месте, владевшем моим воображением и памятью на протяжении трех десятков лет. Конечно, я вовсе не думаю, что разгадаю код Сицилии: его не смогли раскусить даже более талантливые люди, чем я. Я лишь стремлюсь побольше узнать о странном острове, поближе разглядеть его «лицо».

Когда я вернулся, то полагал, что, если и есть какой-то ключ к загадке Сицилии, им будет ее кухня. Приготовление блюд и их поглощение занимают центральное место в жизни сицилийцев. Те из них, с которыми я встречался, настолько темпераментно относятся к еде, что рядом с ними итальянцы с континента кажутся совершенно равнодушными.

Меня вдохновляла одна идея: если детально рассмотреть сицилийскую кухню, а также понять суть страстной привязанности к ней жителей, выяснить, из чего она проистекает и отчего сицилийцы именно такие, тогда станет ясно, почему Сицилия продолжает оказывать гипнотическое действие. Если бы я мог отнестись к кушаньям, которые мне подавали, с большим осознанием происходящего, продолжал я размышлять, то лучше бы оценил город, деревню или провинцию, в которых побывал. Потому что еда — это история на тарелке. Ни один ингредиент, ни одна комбинация продуктов не появляются случайно. Всегда есть причина, объясняющая их союз. Они повествуют о торговле, завоевателях, миграции и о социальных переменах. Любая фундаментальная идентичность людей основана на том, что они поедают. Во всяком случае изучать кухню значительно интереснее, чем копаться в архивах.

Итак, попытаюсь понять Сицилию желудком. Я решил разделить свои исследования на две части. Сначала, весной, совершу поездку с западного побережья на восточное, через центр острова — от Марсалы до Катании. В это время погода должна быть мягкой, теплой и мне не придется страдать от летнего зноя. Однако уже появятся первые фиги, вишня, ранние персики, будут цвести цуккини и полевые цветы. Потом, в конце сентября, когда спадет жара, объеду побережье. Старт и финиш намечен в Катании. Не решено только, что мне следовало бы попробовать из местных кушаний. Поздние фиги? Персики осеннего урожая? Виноград? Точного ответа на этот вопрос у меня не было.

Я не собирался торопиться и выделил на Сицилию семь полновесных недель: три — на поездку через остров, четыре — на путешествие вдоль побережья. Мне хотелось все рассмотреть без спешки: останавливаться в каких-то городках и деревнях на столько, на сколько затянет, и отправляться в путь, когда позовет душа, выбирая дороги по своему желанию. Намеченное можно было реализовать лишь однажды, поэтому передвижение пешком исключалось. Что же выбрать? Велосипед? Нет, не выйдет: слишком много крутых подъемов и отвесных спусков. Автомобиль? Какая романтика в поездке на машине?! Она превратит путешествие в методичный и скучный сбор информации. Только скутер «Весла» — стильный, культовый, практичный, а в моих руках еще и небыстрый. И, надеюсь, безопасный!

В 1973 году мы с Томом путешествовали, ничего не ведая, по наитию, не расставаясь с оптимизмом и беззаботным любопытством; останавливаясь там, где понравилось. У нас имелось всего одно рекомендательное письмо — к Манфреду Уайтекеру, жившему на вилле Ингхэм, в ближнем пригороде Марсалы. Инструкции по поиску адресата были исключительно невразумительными, да и сама наша встреча не предполагала длительного знакомства: решив, что должны навестить Уайтекера просто из вежливости, мы поехали к нему.

Манфред оказался коренастым, энергичным мужчиной с очевидными, если не безудержными, гомосексуальными наклонностями. Увидев, как два рослых парня выходят из взятого напрокат автомобиля, он, судя по всему, решил, что наступило Рождество, однако мы поспешили разубедить его. Поняв, что ему ничего не обломится, он повел себя как очаровательный, гостеприимный хозяин, образованный, забавный, язвительный и ни с кем не сравнимый. К сожалению, я не записал ни его высказываний, ни нашего разговора, хотя и по сей день, словно не прошли годы, живо ощущаю переменчивость его натуры, его безграничную доброту и прекрасное чувство юмора.

Помню, как Манфред поведал нам, что виллу построил для своей любовницы и окружил роскошными садами один из членов богатой семьи Ингхэм. Однако основательное убежище не соответствовало моим представлениям о любовном гнездышке. Мне запомнилось большое, мрачное здание с бесконечной анфиладой темноватых комнат, заполненных тенями, холодным воздухом, громоздкой викторианской мебелью, книгами, портретами знатных предков и набором случайных и эксцентричных предметов, включая лампу из чучела анаконды во всю его длину. Таких прачечных и уборных, как у Манфреда, я прежде тоже не видел. Не могу сказать, что дом мне понравился, — в нем торжествовала какая-то серьезность, чему сам хозяин мало соответствовал.

Манфред умер в 1977 году, вилла досталась по наследству его племяннику Уильяму Ричардсу и его жене Вэл, которые и встретили меня, когда я приехал к ним на ланч. Уильям был успешным юристом, жизнерадостным, сердечным и щедрым. По его словам, вилла Ингхэм стала их дачей. Она требует огромного внимания, да и местоположение их не очень устраивает, и поначалу они собирались ее продать, но потом передумали: семья слишком любила ее. Сюда приезжают и их дети, и другие родственники. Да, они многое переделали в доме, в том числе уборную и кухню, а емкость для воды, которая стояла на крыше, превратили в плавательный бассейн.

Побродив по комнатам, я так и не смог сказать, изменилось ли в них что-нибудь за прошедшие годы. Вот и мебель осталась прежней, как и книги, портреты и всевозможные безделушки, включая лампу-анаконду. Более того, сам дух дома отдавал былой странной смесью серьезности и фантастичности, викторианского достоинства и языческого гедонизма. Анфилада комнат навевала мысли о какой-то метафизической структуре Борхеса, а сумеречный холод казался еще сумеречнее и холоднее по сравнению с залитым солнцем пространством за окнами, где на аккуратных прямоугольных плантациях росли оливковые и апельсиновые деревья. Я не помнил картин в манере Рекса Уистлера, украшавших гостиную, и, действительно, оказалось, что это работы одного молодого друга четы Ингхэмов, подаренные хозяевам всего несколько лет тому назад. Но даже их поглотила патина дома, и создавалось такое впечатление, будто они висели здесь всегда.