Стюард часто кланялся и услужливо показывал пассажирам первого класса только что отремонтированного, благоухающего свежим деревом и лаком теплохода «Михаил Лермонтов», как добраться до забронированных кают.

Справа и слева от меня то и дело мигали вспышки. Широко разрекламированный круиз по Волге в ставшем почему-то удивительно модным в новой России псевдорусском стиле должен был начаться через час, и журналисты спешили запечатлеть поднимавшихся на корабль хозяев жизни.

В мутной стальной воде плескались опрокинутые рваные облака, подернутые мелкой рябью. У края причала вдруг вскипела волна и брызнула на замшевые туфли надменной иностранки. Женщина отступила на шаг и, обернувшись, коротко сказала по-итальянски:

— Пойдем, дорогой!

Только тут я заметила, что за спиной мадамы маячил долговязый парень в полосатой футболке. Юноша был очень даже ничего — на вид чуть младше меня, лет восемнадцать-двадцать, подвижный и гибкий. Беспечный взгляд зеленоватых широко-распахнутых глаз, высокие скулы, четкая линия рта и копна каштановых, отливающих на солнце медью кудрей. «А синьора не промах, — сообразила я. — Какого мальчишечку отхватила себе в сопровождение! И пылу-то хватает еще на молодых любовников, ей же ведь крепко за сорок, сразу видно, сколько там не отваливай пластическим хирургам».

Неопознанная туристка меж тем шагнула на трап к уже поджидавшему ее швейцару, скользнула изящной ладонью по отполированным перилам. Я же так загляделась ей вслед, прикидывая, уж не моя ли это будущая подопечная, что не заметила, как уронила перчатку. Зато это немедленно усек ангелоподобный альфонс и кинулся на помощь. Не в меру вежливый красавец подобрал с асфальта кожзамовую рванину и любезно протянул мне ее на глазах у всей толпы. Усатый корреспондент рядом мерзко захихикал. Я рявкнула:

— Спасибо!

И постаралась побыстрее затолкать позорную перчатку в карман.

— Не за что, — неожиданно ответил юноша по-русски, хотя и с заметным акцентом.

Вот оно что, мы шарим по-русски! Синьора предпочитает образованных альфонсов…

— Вам тоже на корабль? — не отставал вежливый итальянец.

— Ну допустим.

На нас уже начали глазеть, а неуемный парень вдруг вцепился в мою сумку, тоже, надо сказать, далеко не новую, и стал взваливать ее на плечо.

— Давайте я помогу.

— Да не надо мне! Вот пристал! — я отбивалась, как могла.

Парень же так и вцепился в ручку, продолжая при этом приветливо улыбаться.

— Почему, девушка? Я просто хочу помочь…

Итальянка растерянно обернулась уже с самого верха трапа и с привычной строгой интонацией позвала:

— Эдоардо!

Я же, изловчившись, выдернула сумку из рук настойчивого Эдоардо и буркнула:

— Дуй давай! Труба зовет!

— Что? — оторопело захлопал прямыми угольно-черными ресницами парень. — Я не понимаю…

Итальянка снова позвала его, и мальчишка наконец побрел к трапу. Не успели они скрыться на борту, как толпа на причале забурлила, загудела, услужливо расступилась, и у трапа возник сам хозяин всей этой канители Анатолий Маркович Голубчик, крупный породистый мужик лет пятидесяти с гаком. Внушительная фигура, лицо римского патриция — резкое, властное, с прямым носом и выдающимся вперед квадратным подбородком, красиво осыпанные сединой волосы, особый, не местный, лоск.

Да, хозяин «заводов, газет, пароходов» определенно был хорош собой. Если уж и впрямь заниматься отбором кандидатур на роль папика, его бы я внесла в список в первую очередь. По слухам, Голубчик сколотил все свое баснословное состояние за игровым столом и принадлежал к игрокам высшей лиги, способным, не меняясь в лице и продолжая дружелюбно улыбаться, грациозно и с каким-то высшим упоением за вечер оставить партнера без штанов. Впрочем, говорят, все крупные современные состояния нажиты нечестным путем.

Анатолий Маркович прошествовал к теплоходу и вдруг затормозил, увидев меня. Отодвинув плечом журналюг, он направился прямиком ко мне:

— Здравствуйте, Алена! Вы почему на борт не поднимаетесь? Пойдемте, провожу!

Окружающие морды, еще минуту назад, во время перформанса с драной перчаткой, ехидно скалившиеся, теперь уважительно вытянулись. Я обольстительно улыбнулась, протянула Голубчику ладонь, и мы, являя собой несомненно красивую пару, под руку ступили на трап. Идти с ним рядом было чертовски приятно. Под мягкой тканью дорогого пиджака ощущались твердые мускулы предплечья, от его крупной фигуры веяло силой и скрытой опасностью, запах дорогого одеколона приятно щекотал ноздри.

Поднимаясь по ступенькам, я отрабатывала взгляд, исполненный сознания собственного превосходства, которым награжу охреневшего от приближенности к мировому капиталу швейцара. Мужик-то не знает, что меня с Голубчиком связывают вовсе не любовные и даже не родственные, а вполне себе деловые отношения. Мы и знакомы-то всего ничего. Пару недель назад он прислал кого-то к нам в иняз — мы и не знали, что наш замшелый декан водит знакомства с такими людьми, а они оказались чуть ли не одноклассники, — с просьбой порекомендовать ему отличницу-комсомолку-спортсменку. Ему, понимаете ли, нужно нанять на две недели девушку личным ассистентом к иностранному гостю. Декан, ясное дело, порекомендовал меня с моей пятерочной зачеткой. Однокурсницы тут же принялись морщить носы и шептаться, что Бояринцеву в личные подстилки к иностранцу записали, однако, когда выяснилось, что этот самый голубчиковский почетный гость — женщина, им пришлось прикусить языки.

И вот теперь я, счастливая обладательница двухнедельного контракта на головокружительную сумму в полторы тысячи долларов, рука об руку с обаятельным хозяином жизни поднималась на борт его собственного теплохода. Уже на ступеньках невольно обернулась, услышав позади резкий, сильный, легко перекрывающий гудение толпы женский голос:

— Сказано тебе было, мы входим с боковой лестницы, что ты тут отираешься? Сейчас отправляемся, я чуть шею не свернула, тебя выглядывая.

Где-то внизу, в толпе, дородная немолодая тетка с покатыми полными плечами и уложенной вокруг головы пышной короной золотисто-русых волос пилила сопровождавшего ее высокого худого мужчину с тонким болезненным лицом.

Впрочем, теперь мне уже не следовало обращать внимание на толпу, я вознеслась над ней благодаря твердой ладони Голубчика, служившей пропуском в высший свет. Теперь и передо мной склонялся стюард, открывались отделанные золотом, глянцево блестевшие двери, и для меня дребезжал старенький оркестр. Я примкнула к числу избранных.

Предупредительность мальчишки в белой форменной тужурке, тащившего мою сумку, закончилась ровно у лестницы, ведущей на самый нижний этаж, то есть в отделение кают третьего класса. Изысканные манеры и почтительная вежливость, которую он рьяно демонстрировал пассажирке, введенной на борт самим Голубчиком, слетели с него в мгновение ока, губы скривились, даже походка стала какой-то развинченной. Он, морща нос, прошествовал по коридору, толкнул ногой дверь, проворчав: «Пришли, что ли?», бросил сумку на пол и вышел, не дожидаясь ответа.