– Неужели твоя валлийская глотка слишком толста, чтобы назвать меня лордом? – осведомился Уильям Герберт. – Я – граф Пембрука, мастер Тюдор. И если ты приехал к моим воротам, чтобы попросить еды или денег, то будешь разочарован. Оставь свои новости при себе. Твой ланкастерский сброд и твой нищий узник-король не имеют надо мной власти. Мой отец отдал свою жизнь, защищая законного короля Англии, Эдуарда Йоркского. – Молодой человек скривился: – А ты, Тюдор, как мне кажется, был опозорен, лишен всех почестей, титулов и состояния. Я мог бы приказать убить тебя прямо на этом месте! Пембрук мой. И все, что принадлежало моему отцу, – мое.

Джаспер кивнул, словно услышав достойный внимания аргумент. Он видел браваду в молодом человеке и понимал, что она прикрывает слабость. И еще раз пожалел, что имеет дело не со старым графом, который был человеком чести. Впрочем, так уж пошло после начала войны. Добрые люди умирали, и им наследовали – на добро или зло – их сыновья… Тюдор мотнул головой, к которой липли сальные пряди. Он и сам принадлежал к числу таких сыновей, наверное, уступая в доблести собственному отцу Оуэну. Хуже того, за годы изгнания Джаспер не нашел себе жены и не завел собственных сыновей. И если б французский король не выделял ему пособие как своему кузену, подумал Тюдор, он вполне мог бы умереть с голоду в полном одиночестве и без гроша в кармане.

Тем не менее Джаспер оставался верным королю Генриху и королеве Маргарите Анжуйской, пребывавшей в отчаянном и униженном состоянии.

Джаспер на мгновение опустил глаза – надежды его гасли под презрительным взглядом графа. И все же он стоял перед воротами Пембрука, который прежде принадлежал ему самому. Вид этих стен отзывался в сердце его сладкой болью, само присутствие здесь приносило ему утешение, рождая желание протянуть руку, погладить камни… Он не мог посрамить себя перед этими стенами и снова поднял голову.

В крепости этой находился тот, кого он любил, как родного сына, и желание повидать этого юношу было истинной причиной поездки сюда. Джаспер Тюдор приехал в Пембрук не ради обвинений или отмщения. Течение дел людских призвало его домой из Франции, и он попросил у Уорика разрешения предоставить ему время на личную поездку. Пока большой флот боролся с открытым морем, его корабль взял курс прямо на запад.

Глянув вдоль стены, Джаспер не увидел никаких признаков появления сына его родного брата, уже четырнадцать лет находившегося здесь в качестве то ли воспитанника, то ли узника.

– Я привык думать, что Пембрук далек от лондонских дел, новостей и обычаев, – проговорил Тюдор, постаравшись, чтобы голос его разнесся подальше. – Как-никак две недели трудной езды по дорогам на сменных конях… Доехать можно, но не без труда. Но зимой дороги превращаются в трясину, и тогда легче обойти на корабле берег Корнуолла, хотя этот путь столь же долог и более опасен. Я и сам страшусь этих зимних штормов, которые способны вдребезги разбить корабельный корпус и утопить всех, кто рискнул выйти в открытое море, да благословит Господь их души.

Слова текли, взгляд графа постепенно стекленел, и наконец, молодой человек недовольно тряхнул головой.

– Ты не войдешь в этот замок, мастер Тюдор, – отрезал Герберт, теряя остатки терпения. – Нечего устраивать здесь свои валлийские штучки – я не открою для тебя ворота. Говори, зачем приехал, и уезжай в свои сырые леса, к своему шатру, и лови зайцев себе на обед. Живи, как подобает грязному и голодному разбойнику, каковым ты и являешься; ну а я буду наслаждаться уютом Пембрука, жареной бараниной и всеми благами, которые сулит доверие короля Эдуарда.

Стараясь сдержать вспышку гнева, Джаспер потер челюсть большим пальцем. Он до сих пор любил Пембрук, каждый его камень, каждую арку и зал, помнил кладовую, полную вина и зерна, копченых козьих и бараньих ножек… Он охотился во всех окружающих замок лесах, и Пембрук оставался его домом, как никакое другое место в мире. В детстве он мечтал стать лордом, владетелем отменного собственного замка. И когда мечта его исполнилась, Джаспер Тюдор был удовлетворен. У сына солдата не может быть большей мечты.

– Не знаю, слышал ли ты об этом, милорд, но течение переменилось. Граф Уорик вернулся домой с флотом и войском. – Джаспер помедлил, подбирая нужные слова.

Услышав это имя, молодой граф распрямился и стиснул руками камень, словно собираясь отломить от стены кусок и бросить вниз. Тюдор же неторопливо продолжил, стараясь, чтобы слова его были слышны не только в надвратной башне:

– Он собирается восстановить на троне Ланкастера, милорд. И выжечь Йоркскую породу каленым железом. Я не угрожаю, но хочу дать тебе добрый совет, чтобы ты смог выбрать сторону, на которую станешь, еще до того, как тебя заставят сделать это, угрожая мечом. А сегодня я приехал за своим племянником, милорд. За Генри Тюдором, сыном моего брата Эдмунда и Маргарет Бофор. Здоров ли он? И благополучен ли в замке?

Пока граф Пембрукский открывал рот, чтобы ответить, Джаспер заметил движение на стене: между зубцами мелькнуло белое лицо, обрамленное густыми черными волосами. Юношеское, еще не заросшее мужской бородой. Джаспер постарался не показать, что заметил его.

– У тебя нет никаких прав на него, – оскалился Уильям. – Мой отец заплатил за право опеки над ним тысячу фунтов. Я вижу, что край твоего плаща потрепан, Тюдор. Отсюда видно, что камзол твой засален и покрыт пылью. Можешь ли ты вернуть мне эту тысячу фунтов?

Насмешливая улыбка исчезла с лица молодого человека, когда Джаспер вытащил из-за спины сверток из парусины и кожи. Подняв его вверх, он тряхнул золотыми монетами и проговорил без нотки триумфа в голосе:

– Могу.

Он читал свою победу на лице графа – и понимал, что она ничего не значит.

– В самом деле? Может быть… – Герберт пожевал губами, словно ярость густым комком застыла в его горле, – …в этой твоей сумке найдутся также годы, потраченные на его воспитание? Годы жизни моего отца? И его доверие? – Слова полились живее, самообладание возвращалось к Уильяму. – Она слишком мала, чтобы вместить все это, Тюдор.

Было ясно, что все решит воля молодого графа вне зависимости от того, что будет сказано или кто победит в перебранке. Одному человеку не взять штурмом ворота Пембрука. И десяти тысячам – тоже.

Вздохнув, Джаспер убрал сверток подальше от глаз. Что ж, по крайней мере, он не будет в долгу у французского короля после того, как вернет заем. Потерев лоб ладонью, якобы от усталости, Тюдор спрятал свои глаза от стоявшего в тридцати футах над ним графа, чтобы украдкой взглянуть на своего племянника. Старший Тюдор не хотел, чтобы мальчика попусту отослали прочь со стены. Но если он, Джаспер, обратится к племяннику напрямую, то Герберту хватит злости, чтобы вовсе отравить ему жизнь или даже подвергнуть ее опасности. И когда бывший хозяин Пембрука заговорил, слова его предназначались в равной мере ушам Генри Тюдора и молодого графа.

– Ты получил возможность проявить толику доброй воли, милорд, – сказал он, поднимая голову. – Прошлое ушло безвозвратно, и наши отцы похоронены. Ты стоишь на том месте, где когда-то стоял я в качестве графа, – и Пембрук твой. Годы уходят, милорд, a мы не можем вернуть назад день или даже один час, чтобы изменить принятое решение, когда у нас был выбор.