Мы с Гэбриелом на выставке в Национальном музее. Прячемся за спинами в последнем ряду, даже чуть в стороне: как будто сами по себе, не хотим вливаться в их банду, но все-таки не настолько равнодушны, чтобы пропустить то, что вещает экскурсовод. Я прислушиваюсь, а Гэбриел рядом со мной листает брошюру. Он сможет потом повторить все, что гид произнес, слово в слово. Он любит такие штуки. А мне нравится, что он любит такие штуки. Он из тех, кто знает, как провести время, и когда мы познакомились, это было одним из самых крупных его достоинств, поскольку у меня назначена встреча с судьбой. Лет от силы через шестьдесят у меня свидание кое с кем с другой стороны.

– Супруг Пенелопы, Одиссей, покидает ее, чтобы участвовать в Троянской войне, которая длится десятилетие, и еще десять лет уходит у него на то, чтобы вернуться домой. Пенелопа меж тем находится в сложной ситуации: ни много ни мало сто восемь женихов требуют, чтобы она выбрала одного из них в мужья. Пенелопа умна, она находит способы держать женихов в узде, давая каждому надежду, но никогда никому не подчиняясь.

Я настораживаюсь. Рука Гэбриела, по-свойски обнимающая меня за плечи, внезапно кажется тяжелой.

– Ткацкий станок Пенелопы – здесь мы его видим – иллюстрирует одну из ее уловок. Пенелопа работала над погребальным покрывалом для своего свекра, Лаэрта, и уверяла, что выберет себе мужа, только закончив работу. Днем она ткала во дворце на своем огромном станке, а ночью втайне распускала сделанное за день. Она тянула так целых три года в ожидании мужа, обманывая женихов, пока служанка не выдала ее и те не объединились.

У меня лопается терпение.

– А он-то, он ее ждал? – выкрикиваю я.

– Простите? – переспрашивает экскурсовод, ища глазами, откуда прозвучал голос. Вся толпа расступается и оборачивается взглянуть на меня.

– Пенелопа – она да, она образчик супружеской верности. Но как насчет ее мужа? Он-то себя берег для нее там, на войне, двадцать лет?

Гэбриел фыркает.

Экскурсовод улыбается и вкратце рассказывает про девять детей, которых Одиссей прижил от пяти других женщин, и про его извилистый путь от Трои к Итаке.

– Значит, нет, – бормочу я Гэбриелу, в то время как группа идет дальше. – Дурочка Пенелопа.

– Отличный вопрос! – говорит он, и по голосу слышно, что его это забавляет.

Я снова поворачиваюсь к картине, а Гэбриел продолжает листать свою брошюрку. Ну что, похожа я на добродетельную Пенелопу? Тку ли я днем, чтобы расплести ночью, обманываю ли своего верного-прекрасного ухажера, мечтая о воссоединении с мужем? Перевожу взгляд на Гэбриела. В его голубых глазах пляшут чертики, он не вчитывается в мои мысли. Удивительно легко его обмануть.

– А ведь могла бы спать с каждым из них, пока дожидалась, – говорит он. – Бедная благонравная Пенелопа.

Я смеюсь, кладу голову ему на грудь. Он обнимает меня, прижимает к себе, целует в макушку. Он прочный, как дом, я могла бы жить в его объятиях. Высокий, широкоплечий, сильный, Гэбриел целыми днями лазает по деревьям. Он их лечит. Он древовед – или, по-научному, арборист, такое название он предпочитает. Привык к высоте, любит ветер, дождь и вообще все стихии, путешественник, исследователь, и если он не на верхушке дерева, то под ним, уткнулся в книгу. Вечером, после работы, он остро пахнет водяным кресс-салатом.

Мы встретились два года назад на фестивале куриных крылышек в городке Брей. Он заказывал у стойки чизбургер и собрал за собой целую очередь, пока меня клеил. Подловил в удачный момент. Меня привлек его юмор, а он этого и добивался. Видно, это его коронная фраза: «Тут один мой кореш интересуется, не присоединитесь ли вы к нему. Чизбургер, пожалуйста».

Дурацкие подкаты – моя слабость, но нюх на мужчин у меня отличный. На хороших, на прекрасных мужчин.

Он порывается идти, но я тяну его в другую сторону, подальше от внимательного взгляда добродетельной Пенелопы. Она за мной наблюдает и, видно, узнает во мне себя. Но я-то другая, я не она и быть ею не хочу. Я не поставлю жизнь на паузу ради неопределенного будущего.

– Гэбриел?

– Холли? – в тон мне серьезно отзывается он.

– По поводу твоего предложения…

– Марш протеста у дома правительства против уличных украшений к Рождеству? Мы как раз поснимали гирлянды, так что снова их скоро развесят.

Приходится откинуться назад и задрать голову, чтобы заглянуть ему в лицо, – такой он высокий. Глаза у него веселые.

– Нет, не это. Другое. Про то, чтобы нам съехаться.

– А!

– Давай.

Он вскидывает кулак и бесшумно изображает ликующий-вопль-на-весь-стадион.

– Только если пообещаешь, что мы заведем телевизор и каждое утро, просыпаясь, я буду видеть тебя таким, как сейчас.

Я становлюсь на цыпочки и тянусь к нему. Сжимаю в ладонях его щеки, чувствую, как он улыбается в свою бальбо-бородку, которую холит как профессионал, – древовед культивирует растительность на своем собственном лице.

– Это непременное условие для соседки.

– Для сожительницы! – говорю я, и мы хохочем, как дети.

– А ты романтичная! – иронизирует он, обнимая меня.

Раньше да, была. Совершенно была другая. Наверное, наивная. Но теперь – нет. Я крепко прижимаюсь к нему. Пенелопа смотрит осуждающе. Я с вызовом вздергиваю подбородок. Она думает, что знает меня. Ничего подобного.

– Ты готова? – тихонько спрашивает моя сестра Киара, пока мы устраиваемся в креслах-мешках. Вокруг мерный гул голосов, люди ждут начала шоу. Сидим мы в витрине магазинчика сестры – винтаж и секонд-хенд. Называется он «Сорока». Я работаю здесь с Киарой последние три года. Сегодня мы снова преобразили его в пространство, где пройдет открытая запись еженедельного подкаста Киары, «Поговорим о…». Впрочем, на этот раз я не в обычной безопасной роли и вино с пирожными не разношу. Я поддалась настойчивым уговорам моей цепкой, но предприимчивой и бесстрашной сестрицы, и сегодня я – гостья ее подкаста. Тема беседы – смерть. «Поговорим о смерти». О своем согласии я пожалела сразу, как только «да» слетело с моих губ, а когда я уселась в витрине и взглянула на собравшихся, досада разрослась до астрономических масштабов.

Перекладины с вешалками и стойки с одеждой и аксессуарами отодвинуты к стенам, чтобы поместились складные стулья: пять рядов, по шесть в каждом. Витрину мы разобрали, чтобы разместиться в ней на небольшом возвышении. Спешащие с работы домой люди на бегу таращатся на живых манекенов, что восседают в креслах-мешках спиной к улице.

– Спасибо тебе. – Киара сжимает мне влажную ладонь.

Я вяло улыбаюсь, оценивая про себя последствия: что, если сейчас сорваться с места и спастись бегством. Вряд ли оно того стоит. Слово надо держать.

Киара скидывает туфли и усаживается в кресле с ногами, совсем как дома. Я откашливаюсь, прочищаю горло, звук прокатывается через динамики по залу, откуда на меня выжидающе уставились тридцать пар глаз. Я стискиваю потные руки и заглядываю в заметки. Как измученный студент перед экзаменом, я делала их с тех пор, как Киара меня уговорила. Обрывки мыслей записаны в порыве вдохновения, но сейчас в них никакого смысла. Я даже не вижу, где начинается одно предложение и заканчивается другое.