Кофе у нее всегда бывал жидковат, а пончики — черствоваты: в булочной на Калифорния-стрит в нескольких кварталах отсюда она покупала только вчерашние.

Иногда я пил с нею кофе, потому что мне все равно особо нечем было заняться. В те времена все происходило так же неторопливо, как и сейчас, если не считать дела, которое я только что заполучил, но тогда мне удалось скопить немного денег: я попал под машину, а уладили все без суда, и я мог платить за квартиру, хоть несколькими месяцами раньше и съехал из конторы.

А в апреле 1941 года пришлось отказаться от секретарши. Мне этого очень не хотелось. Все пять месяцев, что она работала на меня, я пытался затащить ее в койку. Девушка она была дружелюбная, но я с нею едва добрался до первой базы. В конторе мы немного целовались, а дальше не пошло.

После того как я вынужденно ее уволил, она велела мне отваливать.

Однажды ночью я ей позвонил — и ее прощальный выстрел по телефону звучал примерно так:

— …а кроме того, что ты отвратительно целуешься, ты еще и паршивый сыщик. Попробуй сменить профессию. Коридорный тебе очень пойдет. ЩЕЛК. Ох ты ж…

Все равно у нее задница рыхлая. Я и нанял-то девку лишь потому, что она согласилась на самое маленькое жалованье за пределами Чайнатауна. В июле я продал автомобиль. В общем, как ни верти, а патронов к револьверу у меня не было, как не было денег на них и кредита, а также не осталось ничего для ломбарда. Я сидел в своей дешевой квартирке на Ливенворт-стрит в Сан-Франциско и раздумывал над этим, как вдруг голод, точно какой-нибудь Джо Луис[2]принялся обрабатывать мой желудок. Три добрых хука в утробу справа — и я направился к холодильнику. Большая ошибка.

Я заглянул в него и тут же быстренько закрыл дверцу, чтобы зеленые джунгли не вырвались на волю. Не знаю, почему люди умудряются жить, как живу я. В квартире у меня такая грязь, что недавно я заменил все семидесятипятиваттные лампочки на двадцатипятки, чтобы ее не видеть. Роскошь, конечно, однако что поделаешь. Окон в квартире, к счастью, нет, а то бы мне пришлось по-настоящему туго.

Моя квартира настолько тусклая, что напоминает тень квартиры. Интересно, я всегда так жил? Ну то есть, у меня ведь должна была иметься мама — хоть кто-нибудь, кто велел бы мне наводить порядок, следить за собой, менять носки. Нет, я все это, конечно, делаю, только в детстве, наверное, был такой медленный, что сразу до меня не доходило. Но ведь не просто же так.

Я стоял возле холодильника и раздумывал, как поступить, когда меня вдруг осенило. Что мне терять? Денег на патроны все равно нет, а есть хочется. Мне нужно что-то съесть.

И я отправился наверх, к своей квартирной хозяйке.

Позвонил в звонок.

Ничего подобного она вообще не ожидает — весь последний месяц я пытался от нее ускользнуть, словно угорь, однако постоянно запутывался в сетях ее проклятий.

И теперь, открыв мне дверь, она не поверила, что перед ней стою я. Такой вид у нее был, словно дверная ручка долбанула ее током. Она реально лишилась дара речи. И я этим в полной мере воспользовался.

— Эврика! — заорал я ей в лицо. — Я могу заплатить за квартиру! Я могу все это здание купить! Сколько вы за него хотите? Двадцать тысяч наличными! Мой корабль наконец-то в бухте! Нефть! Нефть!

Она пришла в такое замешательство, что поманила меня в квартиру и показала на стул, чтобы я сел. И по-прежнему не выдавила из себя ни слова. Все шло на ура. Я сам себе едва мог поверить. Я зашел к ней.

— Нефть! Нефть! — продолжал вопить я, а затем принялся всплескивать руками, как бы изображая бьющую из-под земли нефть. Прямо у нее на глазах я превратился в нефтяную скважину.

Я сел.

Она уселась напротив.

Ее рот не расклеивался.

— Мой дядя открыл в Род-Айленде нефть! — заорал я ей. — И половина месторождения — моя. Я богат. Двадцать тысяч наличными за эту кучу дерьма, которую вы называете многоквартирным домом! Двадцать пять тысяч! — орал я. — Я хочу на вас жениться и наплодить целую ораву многоквартирных малюток! Я хочу, чтобы свидетельство о браке нам отпечатали на картонке «Мест нет»!

Получилось.

Она мне поверила.

Через пять минут я сидел с чашкой жиденького кофе в руке и жевал черствый пончик, а она мне рассказывала, как за меня рада. Я сообщил, что выкуплю у нее здание на следующей неделе, когда прибудет первый миллион долларов нефтяного гонорара.

Когда я уходил из ее квартиры с утоленным голодом и гарантией жилья на ближайшую неделю, она потрясла меня за руку и сказала:

— Вы хороший мальчик. Нефть в Род-Айленде.

— Вот именно, — ответил я. — Под Хартфордом.

Еще я собирался попросить у нее пять долларов на патроны к револьверу, но потом прикинул, что это сюда лучше не мешать.

Ха-ха.

Нормально пошутил, да?

О-го себе — я начал грезить о Вавилоне, уже пока спускался от нее по лестнице. Мне очень важно не грезить о Вавилоне, когда начинает что-нибудь получаться. Если я увлекусь Вавилоном, пролетят часы, а я даже не замечу.

Могу, например, где-нибудь дома присесть — глядь, уже полночь, а я опять потерял хватку и не собрал воедино свою жизнь, насущная потребность которой — патроны для моего револьвера. Для меня сейчас грезить о Вавилоне — наираспоследнейшая вещь на всем белом свете.

Вавилон надо немножечко придержать — чтобы я себе хоть патронов раздобыл. Спускаясь по лестнице затхлой, убогой, отдающей склепом многоквартирки, я изо всех сил не подпускал к себе Вавилон на вытянутую руку.

Несколько секунд все висело на волоске, а затем Вавилон снова уплыл в тень, от меня подальше. Мне стало как-то грустно. Не хотелось, чтобы Вавилон уходил.

Я вошел к себе и достал револьвер. «Когда-нибудь я его почищу», — подумал я и положил его в карман куртки. А кроме того, наверное, нужно достать наплечную кобуру. Придаст мне достоверности и, кто знает, — поможет заполучать новые дела.

Когда я вышел из квартиры в город, чтобы где-нибудь раздобыть себе патронов, квартирная хозяйка стояла на верхней площадке лестницы и поджидала меня.

«Ох господи, — подумал я. — Пришла в себя». Я уже чувствовал, как на мои уши обрушивается массивная тирада проклятий и жизнь моя вновь становится адом на земле, но этого не случилось. Хозяйка стояла и смотрела, как я с примерзшей к лицу улыбкой выхожу из здания.

И лишь только я открыл парадную дверь, хозяйка заговорила. Голосок ее звучал почти по-детски.

— А почему не в Оклахоме? — спросила она. — В Оклахоме тоже много нефти.

— Слишком близко к Техасу, — ответил я. Потоки соленой воды под шоссейной дорогой. Это ее срезало. Ответа не последовало. Она выглядела, как Алиса в Стране чудес.