блеснули. – Даже! – Глухарь воздел к потолку указательный палец с траурной каймой под ногтем. – Даже, если все было так, как ты говоришь – никто! Слышишь? Никто не пойдет в Зону выручать твоего Красавчика. Даже за деньги. И даже такой законченный ублюдок, как Грек. Если единственный, к кому Красавчик тебе посоветовал обратиться это я – что ж, его дела обстоят еще хуже, чем мне казалось. – Он с неприкрытым злорадством следил за тем, как округлились от удивления ее глаза. – Свой долг Красавчику я отдал. И теперь ничего. Ему. Не должен. Запомни девушка, ничего. Тебя извиняет то, что ты могла подумать, будто мы друзья, но…

   Глухарь затушил в переполненной пепельнице обгоревшую до фильтра сигарету и задумался. Надолго.

   Пока Ника пыталась осознать услышанное, перед сталкером, как по мановению волшебной палочки возникла бутылка водки и стакан. Ника собиралась с духом, чтобы вслух списать все сказанное на большое количество выпитого, когда Глухарь заговорил снова. На этот раз в собеседнике он не нуждался.

– И никто. Ни здесь, ни за кордоном… Никто не ринется в Зону выручать твоего Красавчика. Половина народа будет радоваться, когда он сгинет в Зоне. А остальная половина… обрадуется позже, когда станет известно точно. Сумел… Красавчик. Так еще уметь надо. Выжить уметь… Выживать. Везунчик, а не Красавчик… вот погоняло вполне подходящее для него… Когда Штоф подыхал в Темной долине… всего ничего – рукой подать. Вынес он его, твой Красавчик? Хрен тебе, вынес… И умер Штоф. Только перед смертью сказать успел. Вести в Зоне быстро разносятся. И далеко… как круги по воде. А как он обошелся с Параноиком?

   Наполненный до половины стакан водки блеснул в свете фонаря – булькнула опрокинутая в жаждущий рот жидкость – и снова занял свое место на столе.

– Все знали, что ему "баклажан" нужен до зарезу, сына от гемофилии вылечить. – Глухарь плеснул в стакан водки. – Только пойди, отыщи его в Зоне. Все мы тогда в Зону ходили с тайным умыслом помочь Параноику – мало он добра сделал? И что твой Красавчик? Нашел "баклажан", да торговцу в "Сталкере" и толкнул. Тому, естественно, до наших бед как до звезды… Жучара, он Жучара и есть. Вот и достойная пара твоему… Так и не дождался Антошка помощи. А… – Глухарь не удержался и при попытке махнуть рукой, едва не свалился со стула. – Много чего вспомнится, если покопаться… А что меня спас от мертвяков, так выхода другого у него не было. Когда на них находит, уж лучше два ствола, чем один. Хрен тебе. Я отдал ему долг, – слова с трудом вырывались из осипшего горла. – Отдал. Мы квиты.

     Глухарь замолчал.

  Бесполезно объяснять себе, что она не догадывалась об истинном положении вещей. Но одно дело подозревать, другое – знать наверняка.

   В баре ничего не изменилось с тех пор, когда она была здесь в последний раз. Последний и единственный. Возможно, никто так и не увидел бы ее не только в "Приюте". Вполне возможно, в городе вообще. Если, конечно, считать квартиру, в которой она просидела безвылазно почти год, чем-то самостоятельным и обособленным.

   Туда, в однокомнатную квартиру, с мебелью, протертой до дыр, с драценой, постепенно переродившейся в грозу растительного мира, привез Нику, вернее, то, что она на тот момент собой представляла, Красавчик. Кем она была? Пугливым существом, вздрагивающим от каждого шороха, с трудом переставляющим ноги. Каждый шаг, в прямом смысле, давался болью и кровью – все, что позволял плохо заживающий шов, стянувший кожу в промежности. С кровавыми волдырями на прокушенных губах и такой тоской в глазах, окруженных черными тенями, что отводил взгляд даже Красавчик, повидавший в Зоне немало.

– Живи, – сказал он. – Будет тебе пристанище.

   И жила. В четырех стенах, с редкими вылазками в ближайший ларек и к Ляльке – неожиданно появившейся подруге. Все остальное – в чем она нуждалась, нуждается или будет нуждаться, приносил Красавчик. Он часто пропадал в Зоне – неделю, а то и больше. Первые два-три дня после возвращения пил беспробудно. Потом они долго говорили, иногда сутками напролет. И за все это время, пока заживали раны – телесные быстрее, душевные медленнее – Красавчик ни разу не увидел в ней женщины. И Ника была ему за это благодарна.

   За это, и еще за то, что осталась жива.

   Ника посмотрела Глухарю в глаза, тщетно пытаясь поймать его взгляд. Знал ли он о том, какие пути привели ее в городок? Вряд ли. И рассказ, как на духу выложенный сейчас, прозвучит не к месту, как лечение после скоропостижной смерти клиента.

   Гул пьяных голосов нарастал. Все было так же, как в тот раз, почти полгода назад: опытные сталкеры пили молча, сходившие в Зону по первому разу – напивались весело и шумно. Радовались, что живы остались. Эйфория, сродни той, что позволяет чувствовать себя крутым гонщиком новичку, отъездившим пару недель за рулем автомобиля.

– Тёмная ночь. Кровосос тащит за собой сталкера в канализационный люк, – хриплый тенорок выбился из общего шума. – Тот отбивается изо всех сил, орет матом…

   Концовка анекдота потонула в начальных аккордах музыки, хлестнувшей по ушам. Тяжелый рок селевым потоком накрыл задымленный зал. Оглушительные низы, которым вторила стеклянным звоном посуда, оставшаяся без внимания на столах, заставили Нику оторваться от разглядывания защитного артефакта: на шее Глухаря дрожала в свете прожекторов капля воды, подвешенная на цепочке.

   В тумане, в сплошном дыму, под оглушительный свист стриптизерша выскочила как чертик из бутылки. В полной сталкерской экипировке, в тяжелых ботинках, зашнурованных почти до колена, в защитных штанах и куртке, скрывающей до поры за нагрудником девичьи прелести, в кожаных перчатках, в черной повязке, знаком отрицания затянутой на лбу, – в ней не было ничего женственного. Звериная грация и упрямо сжатый алый рот – неприступная и оттого еще более желанная.

   Гремел тяжелый рок, постепенно освобождая девушку от верхней одежды. Скупо, по-мужски – ни одного лишнего движения – они и раздевалась так, что стихли и голоса, и свист. Сотня глаз, подогретых спиртным, не отрывали взглядов от помоста. За курткой обнаружились не по-женски округлые плечи, плоский живот. Когда в зал черной вороной полетел кожаный бюстгальтер, словно высокой груди с торчащими бусинами темных сосков стало в нем тесно, – зал исторг мучительный утробный вой, как голодное чудовище перед стремительным броском.

   В руках у стриптезерши неожиданно возникла потертая, так хорошо знакомая многим сталкерам фляга – именно