По сути дела, несмотря на приятельские отношения, я о ней почти ничего не знаю. Возраст: около тридцати. Происхождение: дочь Теодюля Кламара (Протестантский банк). Муж - Фредерик Легран, "проклятый" поэт, революционер. Из-за мужа более или менее разошлась с родней. Четверо детей. Ожидает пятого (пока еще не заметно). О муже знаю то, что знают все: его первая книга вызвала перед войной в буржуазных кругах скандал настолько шумный, что о ней помнят даже те, кто ее не читал. Тем более что с годами одиозность поблекла и выродилась в обыкновенный успех: книгу давно издают массовым тиражом, она принадлежит к числу наиболее ходких и приводит в восторг молодежь, жадную до бунтарской, протестующей поэзии. Я помню из этой книги одно-единственное двустишие - мой молокосос племянничек декламирует его кстати и некстати:

Вы мертвы. Молчанье. Лишь вонь мертвечины

Из-под ваших личин источаете вы...

Мне как-то пришлось признаться Марилизе, что я не читала произведений ее знаменитого мужа: "Такая дурацкая жизнь, едва успеваю следить за литературой по специальности". Она мило улыбнулась: "Жаль". И все. Мне нравится ее сдержанность.

Она начала с извинений: "Если я вам надоем, гоните меня прочь. Вы мне однажды сказали, что вам осточертели ваши "дамочки". Правда ведь?" Я рассмеялась: "Бывает, что осточертеют, а все равно интересно. К тому же вы не принадлежите к числу "дамочек". Словом, рассказывайте все как есть".

Жалобы: тоска, меланхолия, потеря аппетита, мигрени, головокружения, taedium vitae [отвращение к жизни (лат.)]. "Ужасные" провалы памяти. Классический набор симптомов.

Недавно прибавился новый - из-за этого она и решила обратиться к врачу. Ее преследует страх, что со старшим сыном (восьми лет) случится несчастье. Стоит ей увидеть, как он вскакивает на стул, бегает по тротуару, толкает свой самокат, она обливается холодным потом, у нее начинается сердцебиение, одышка. Наконец, недавно произошло самое страшное: она вошла в комнату, окно открыто, ребенок лежит на подоконнике, высунувшись наружу, чтобы поймать кончик болтающейся веревки. Вместо того чтобы ринуться к нему, она цепенеет. И думает - нетерпеливо, в зловещем ожидании: сейчас упадет, сейчас упадет, ну что ж, пусть!

Само собой, она сбросила с себя оцепенение, кинулась к ребенку, стащила его с окна и в первый раз в жизни с остервенением отшлепала. Мальчик не пикнул, только внимательно взглянул на мать, потирая горящие ягодицы. И лишь когда она побледнела, обмякла и лишилась чувств, закричал и пустился бежать, зовя на помощь.

Картина ясна. Перенесение отрицательных эмоций, все зло приписывает себе: "Виновата я одна, я - чудовище". Улыбнувшись, я предложила: "Давайте поболтаем". Она, как видно, только этого и ждала.

В детстве, юности - ничего примечательного. Между тринадцатью и шестнадцатью годами обычные трудности переходного возраста: ненависть к родителям, кризис веры, повышенная обидчивость. В семнадцать лет экзамен на бакалавра (1945), Философский факультет. Бросила занятия, вступила в Коммунистическую партию, расклеивала воззвания, но (сама, смеясь, говорит об этом) с богатой семьей не порывала. В следующем году вышла из партии (дело Райка) и попала в объятия красавицы поэтессы из Венесуэлы (она троцкистка или что-то в этом духе). Довольно охотно, с улыбкой описывает милые безумства этой недолгой дружбы. Среди них история с сиамским котом, довольно любопытная, но по существу, видимо, не столь важная - разве что для характеристики поэтессы, но она не моя пациентка [эта история рассказана ниже (прим. авт.)]. Очень скоро - ощущение тупика, как в смысле чувственном, так и в духовном. В это самое время - встреча с Фредериком (кстати, познакомила их венесуэлка). Он на десять лет старше. Любовь с первого взгляда. Классическая идиллия. Гражданский брак. Три года без детей (по обоюдному согласию), затем (во изменение условий договора?) несколько беременностей подряд.

Магнитофонная запись:

- Вы вновь вернулись к более буржуазным взглядам?

- О нет, нисколько. Со стороны наш образ жизни, пожалуй, может создать такое впечатление, но разве суть - во внешних приметах? С какой стати отказываться от житейского комфорта? Мы ведь боремся против подавляющих личность принудительных структур, иерархии, культуры. Но разрушить это общество и систему ценностей суждено не нашему поколению. Быть может, это сделают наши дети - для того их и надо рожать.

- Но вы сказали... Вы ведь больше не коммунистка?

- Вовсе нет, я только вышла из партии. Именно потому, что партия перестала быть революционной.

- А ваш муж?

- О, Фреди вообще против какой бы то ни было партийной принадлежности. Он прирожденный оппозиционер и протестант. Он заведомо осуждает и отвергает какие бы то ни было системы.

- Однако он женился, создал семью.

- По тем же причинам, по которым он переходит улицу там, где положено, или уступает в метро место женщинам. После войны он даже согласился принять премию "Фемина", чтобы на целый год обеспечить себе полную творческую свободу. Ведь линия фронта проходит не здесь.

- Какое он произвел на вас впечатление при первой встрече?

- Человека с обнаженными нервами. Он с первого взгляда меня растрогал: слишком короткая мальчишеская стрижка, непокорная прядь светлых волос знаете, хохолок, который торчит вверх наперекор всему. Живые, даже слишком живые глаза, и в них выражение - как бы это сказать? - настороженности, что ли. Нервный, тонкий, как тростинка, хотя ему было уже тридцать один год.

- С той поры он, наверное, изменился - отяжелел.

- Я бы сказала, стал солиднее - линии затылка, подбородка определились. По-моему, это ему идет, он выглядит более зрелым и мужественным.

- А характер?

- Такой же, как в двадцать лет. Как в пору нашего первого знакомства... Это кристальная, несгибаемая душа. Зло заставляет его страдать, но не пристает к нему. Мы все как-то приспосабливаемся, находим себе какую-нибудь защитную скорлупу - кто спасается сознательной слепотой, кто энтузиазмом, кто несокрушимым презрением, кто какой-нибудь идеологией, но каждый так или иначе мастерит себе убежище... Фреди никогда к этому не прибегал, у него нет уголка, где он мог бы укрыться; в этом бронированном мире он совершенно беззащитен.

- Я представляла его себе совсем другим.

- Я знаю, его бунтарство, непримиримость создали ему репутацию человека сильного, защищенного. Но это вовсе не значит, что он избрал бунтарство средством для достижения определенной цели. Истоки его творческой непримиримости - это его чистота, прозорливость и отказ от каких бы то ни было сделок с совестью.

- По-видимому, он хороший муж.

- О, лучше не бывает!

- И, само собой, хранит супружескую верность.

(Молчание.)

- Как вам сказать...

Мгновение она рассматривала свои туфли. Потом подняла голову. Ответила на мою улыбку: "Право же...", как бы говоря: "Ведь мы, женщины, понимаем друг друга".