было никого. Игорь Пантелеевич, подняв глаза от книг и брошюр, разложенных на столе, спросил:

— Ты перекусить, что ли? Сейчас погрею.

— Пап, да брось. Что я, безрукий? Не отвлекайся.

Отец отшутился:

— Ладно ершиться. Дай понянчиться с крошкой-сыном.

Налив щец щедро, «с горкой», нарубив не менее полбуханки, Игорь Пантелеевич пристроился напротив за столом. Колька, голодный с мороза, отправив в рот несколько ложек, остановился и проворчал:

— Смотришь, прям как мама, аж кусок в горло не идет. Пап, случилось что?

— Случилось, — признался отец.

Невольно защемило сердце.

— Выкладывай.

И Игорь Пантелеевич выложил кратко: через неделю он приступает к работе на «почтовом ящике», разрабатывающем приборы и, вообще, авионику для нужд гражданской и военной авиации.

— Это наверняка? — замирая, уточнил Колька.

— Абсолютно, — заверил отец, подливая еще поварешку.

И продолжил поражать: заниматься предстоит испытанием новых образцов приборов, в качестве врио руководителя лаборатории. Это для начала, а через несколько месяцев — на повышение.

— Станешь заведующим! Куда ж прежний-то делся, что ли подсидел? — ворчливо спросил сын. Он был на седьмом небе, чувствовал: если он чего-нибудь не скажет, грубости какой, то просто лопнет от ликования. Так распирало, что надо было снизить градус радости.

— Да вот делся. Устал, наверное, — отшутился Игорь Пантелеевич.

Не светила бы ему никакая лаборатория, если бы не одно обстоятельство камерного характера, от посторонних глаз надежно скрытое.

А именно: за последние полгода в результате масштабной чистки на авиазаводах страны полетело множество голов. Корректные товарищи в серых костюмах — ревизоры из Мингосконтроля — без особого напряжения повскрывали множество интересных вещей: от невыполнения плана до разбазаривания авиабензина, от нарушения финансовой дисциплины до незаконного содержания на балансе футбольных команд, проведенных по подсобному хозяйству как молодняк на откорме.

Что до конкретной лаборатории, в главы которых прочили Игоря Пантелеевича, то тут речь шла о банальном перерасходе спирта. Он не без оснований рассудил: Кольке все это знать ни к чему, к тому же имеется иной момент, который надо обговорить прямо сейчас.

А именно: Николаю снова придется оставаться за старшего.

— Дело вот в чем. Рабочий день, как ты понимаешь, ненормированный, а два часа в один конец на дорогу тратить бессмысленно. Выделяют на первое время койку в служебном помещении, в общежитии на Бахметьевской, прямо рядом с заводом. Да не семейное оно, и к тому же у нас жилплощадь эта имеется. Так что если и буду выбираться, то лишь на выходные.

— Пап, ну так ничего страшного. Не война, чай, переживем.

— Что, спишь и видишь, как бы от бати избавиться?

Разумеется, Игорь Пантелеевич подтрунивал. И ему, человеку по складу семейному, тяжеловато будет одному.

— Ты же приезжать будешь, да и мы выбираться, — заметил сын.

— Да это понятно.

— Вряд ли будет время тосковать.

Отец согласно кивнул:

— Само собой.

Признаться, Пожарский-старший лелеял тайную мысль о переезде. После реабилитации он серьезно работал над восстановлением прежних навыков, реанимировал английский, поскольку немецкий после плена у него и так был на уровне переводчика, разве техническую терминологию подтянуть. Чем он активно и занимался.

Очевидно было, что в нем, Пожарском, теперь серьезно заинтересованы, иначе не стали бы ни предложение выдвигать, ни под большим секретом намекать на то, что и в смысле жилья «все возможно».

Нет, Игорь Пантелеевич не бредил тем, как бы покинуть родную окраину, но все-таки отдельная квартира и ближе к центру — тут тебе и культура, и образование. На предприятии имеется медкорпус, санатории, или вот, рядом с заводскими помещениями — аж две больницы, так что при желании и Тонечке найдется место. Если так, то все сложится отлично: уже полгода как она старшей медсестрой трудится, как раз еще шесть месяцев, пока все утрясется, — и отношение к ней будет совершенно иное. На каком угодно месте примут.

На семейном совете, как только утихли восторги и ликования, размышления Игоря Пантелеевича поддержали: не время семейно переезжать. Антонина Михайловна резонно заметила, что не может подложить свинью Маргарите, она на нее рассчитывает. Колька упирал на то, что добираться неудобно в ремесленное. «И Ольга», — думал, но не сказал он, родители и так понимают. Наташка тоже приуныла: все-таки только первый класс, привыкла уже и к друзьям-подружкам, и к первой учительнице, ходила в любимицах. Да и Оля нет-нет да забежит проведать, как там «сестренка», принесет конфет или булку.

В общем, все обязательно будет хорошо, но не сразу.

Тут Колька, спохватившись, молниеносно навострил лыжи и умчался проветриться, а Наташка завалилась в кровать — как солидно заметила, «отсыпаться после смены». Супруги же все обговорили окончательно.

— Тонечка, ты же понимаешь.

— Ты все правильно решил, Игорек. Считаю так: ни в коем случае нельзя отказываться. Во-первых, второй раз могут не предложить, во-вторых, специалисты нужны стране, нехорошо манкировать.

Игорь Пантелеевич, вздохнув, согласился:

— Оно так. Да просто как представлю, что приходишь после работы, а вас и нету.

— Тебе не до тоски будет, — с улыбкой заметила Антонина Михайловна, поглаживая его по руке, — знаю я тебя: заработаешься до такого состояния, что приползать будешь — и спать. А там и выходные: или ты к нам, или мы к тебе.

— Колька вот.

— Да взрослый он, Игорь. Взрослый! Спит и видит, как бы отделиться от нас. Сам припомни, как иной раз себя ведет.

— Я потому и переживаю, — вздохнул Пожарский-старший, — все сам мечтает, своей головой. Почитает себя взрослым, ни мать, ни отец не указ, а сам-то… своя-то голова полна идеализмов и прочего белого дыма.

— Ничего. Не те времена сейчас, он уже ученый, разберется. И потом, на новом месте ты больше сможешь сделать, чем сейчас, для Коленьки.

Допив чай и окончательно успокоившись, супруги пошли укладываться. Кольку нечего ждать, не маленький.

Глава 2

Оля, невероятно хорошенькая в ярком свитере и в шапочке с помпоном, для порядка поворчала:

— Где ты пропал-то? Битый час жду.

Колька хотел традиционно огрызнуться, но вместо этого, отставив лыжи к стеночке и отобрав Олины, принялся целовать и тормошить, как куклу, чуть не подбрасывая к чернильным небесам.

— Я тебя люблю-люблю-люблю, — приговаривал он, а Оля, сменив гнев на милость, отбивалась с криками:

— Коля, не бей Олю, вспотеешь!

Отсмеявшись и пристегнув лыжи, поехали, разминаясь, не торопясь, рядом, и Колька, стараясь не прыгать от радости, поделился с Ольгой новостями.

— Это ж слов нет как хорошо! — просияла она, но тут же тревожно уточнила: — Погоди, вы что, переезжаете?

— Не-а. Пока некуда.

— Что значит «пока»?

Он объяснил. Но Оля продолжала допрос:

— То есть потом переедете? Позже?

Колька легонько наподдал ей палкой по