это счастье! Дождь уносил его в мир, мир, где он хозяин положения, где спокойствие течет, журчит как тихая речка. Там он опускал голову на колени мамы, слушал ее тихую песню и закрывал глаза. Только так он мог спокойно поспать. В такие моменты душа достигала состояния эйфории, и тогда каждый шорох скатившейся по стволу капли, любой запах, — принимали другое обличье, именно тогда он по-настоящему был живым и счастливым.

Человек спал под эту необыкновенную музыку льющихся с неба холодных струй, сознание блуждало где-то глубоко в лабиринте разума. Все плохое исчезло, — лишь дождь и он на коленях мамы слушает ее песню. Но неожиданно спокойствие пронзила тревога, кто-то огромный двигался в его сторону….

Вторая глава

…Бежать в полную силу мешала рана, она ныла и разрывала болью плоть. Он так надеялся, что дождь задержит преследователей. Но вдалеке вновь слышался лай. Как хотелось развернуться и усмирить надменность и прыть собак. Сдаваться не входило в его планы, но страх перед теми, у которых в руках небесный гром заставлял бежать. Медведь вспомнил, как он испуганно прижимался к матери медведице, ощущая своим носом ее мех, родной мех. Она рыкнула, и отбросила его в заросли, а сама, встав на задние лапы, отправилась на свою последнюю охоту. Загремел гром, но в небе не было туч, этот гром был в руках людей. Он видел, как она погибла, видел, как с нее содрали шкуру. Тогда он парализованный страхом и со стеклянным взглядом пролежал там два дня. Как только ему удалось выжить? Но он смог! Только вот став огромным зверем снаружи, внутри он по-прежнему лежал в тех кустах и смотрел на маму. Медведь остановился. Нет, дождь не увеличил расстояние между ними. Неожиданно с той стороны, где он хотел обрести спасение, в ноздри ударил запах опасности. Сомнений быть не может, — человек!

Человек увидел глаза зверя. Что скрыто там, в глубине, за пеленой злобы: боль, которую причиняла рана или боль ощущать себя добычей? Непреодолимый страх, — вот что управляло всеми чувствами и движениями, и не было ни одной клеточки вне подчинения. Медведь медлил, переминаясь с лапы на лапу. Он, то задирал морду с раскрытой пастью в верх, жадно глотая воздух, то опускал ее, фыркая и разбрызгивая слюну. Почти физически передавалась внутренняя борьба. Отступить и бежать. Бежать, сколько хватит сил, бежать ломая ветки и кусты, или… Или, пришло время выбраться из детских страхов, выбраться из тех кустов и как мама, отправиться на охоту. Свою последнюю охоту! Необходимо выпустить на волю истинного зверя, ведь перед ним всего лишь человек. Не позволять больше ни страху, ни ране управлять им. Пусть только ярость, дикая ярость, необузданная ярость ведет его.

Вдалеке послышался лай собаки. Зверь поднял морду втягивая прохладный воздух тайги с детства знакомыми запахами. Настал момент, когда нельзя медлить; прыжок за прыжком он сокращал расстояние до вороненого ствола, в котором лежала смерть. Все показалось таким естественным, словно кто-то свыше спланировал заранее безысходность ситуации. Это должно произойти, как все приходящее и уходящее. Щелкнул затвор и грянул выстрел, эхо подхватило его и, разорвав на части, разнесло во все уголки леса. Тихо, если не брать в расчет все тот же далекий и приглушенный лай.

Человек опустил карабин и, немного помедлив, направился к телу зверя. Все произошло так быстро, и в этот короткий промежуток времени он стал таким, как Тот который забирает жизни. Страх толкнул его на этот шаг, и он взял жизнь за жизнь. Можно ли это считать оправданием? Он не знал. Но нужно сделать еще один ход: подойти и прервать муку животного.

Каждый шаг биением сердца неестественно гулко давит в виски, будто капли, оборвавшиеся с потолка в холодном и сыром подземелье. Искрящиеся мокрые ветви — это пляшущие бесформенные тени, рожденные факелами, языки пламени задают им ритм, перерождаясь в некую музыку, звучащую со всех сторон, с каждым тактом усиливаясь и, достигнув апогея, все оборвалось. Не стало ничего: ни звуков, ни красок, лишь мертвая пустота. Вот она, грань между реальным восприятием вещей и чувством понимания неизвестного.

Он остановился в двух шагах от поверженного животного. Палец лежал на изгибе спускового крючка, ощущая обжигающий холод железа, оставалось только нажать и уйти. Мешало предчувствие чего-то ужасного, быстро надвигающегося и неотвратимого. Это что-то черным шаром катилось из глубины разума, разрастаясь по мере приближения. Вспыхнули глаза зверя. Не может быть! Может, это он зверь, он лежит на земле, и его тело вздрагивает в мучительных судорогах, а пасть жадно хватает воздух, не в силах насытится им. Вот блуждающий взгляд останавливается, когда видит себя, стоящего с ружьем. Да, да, это он, но другой, имя которому убийца. Медведь поднимается словно огромная меховая гора и, рыча, наносит свой последний удар мощными острыми когтями.

Течет время бесконечной рекой, таким же далеким остается небо, идет дождь, а он слышит тихую песню мамы….

Третья глава

Глухие удары тревожили слух и пробуждали его. Клубы дыма, едкого, раздражающего слизистую носа, витали вокруг. Он посмотрел на огонь и постарался услышать треск горящих веток. Тщетно: все звуки заглушали удары бубна, и еще эта песня мягким однотонным голосом. И все-таки это песня, потому что присутствовал едва уловимый связующий ритм. Только сейчас он увидел в углу силуэт, частично скрытый темнотой. Отчетливо выделялись только седые растрепанные волосы да половина лица, довольно старого и морщинистого. Что же случилось? Кто та старуха в углу? В один миг смолк бубен.

— Меня называют Янга, — донеслось из темноты. Затем последовала пауза, давшая возможность наполнить помещение тишиной. — Тебя три дня назад принесли охотники.

Неожиданно для себя он открыл истину: три дня он был уязвим. Необходимо успокоиться. Он постарался представить, как ветер обдувал ствол кедра, а корни чувствуют холод земли. Нет, не помогает. Страх летит камнем в его голову. Нужно бежать. Бежать в секретное место.

Старуха продолжала говорить, но речь потеряла всякий смысл, лишь беспорядочные звуки. Он осмотрел все вокруг, никого. Взгляд остановился на столе, а на нем лежал, сверкая в языках огня, нож. А что там в углу? Там что-то шевелиться. Человек задрожал всем телом, там точно кто-то живой, скрещенные