Берта Абрамовна полезла открывать окно, поскольку верила в то, что свежий воздух, желательно морозный, убивает микробов. Главная хранительница устраивала «пятиминутки здоровья», каждый час открывая настежь все фрамуги. Именно от этих пятиминуток Елена Анатольевна, по натуре мерзлявая, и простыла, а вовсе не потому, что «одевалась не по сезону». Напротив, она даже вынуждена была принести на работу пуховый платок и шерстяные носки. И уж конечно, она не могла сказать главной хранительнице, что и без регулярных проветриваний в кабинетах гуляет сквозняк, поскольку окна – старые, давно рассохшиеся и их надо заклеивать на зиму. Берта Абрамовна заклеивать окна отказывалась категорически, так что, сидя на рабочем месте, Елена Анатольевна в полной мере ощущала, как сифонит от окна. Если же окно было открыто в соседнем кабинете, то появлялся еще один источник – начинало дуть из-под двери по ногам. И она, как ни пристраивалась, как ни отодвигала стул и стол, все равно оказывалась на перекрестке сквозняков. Берта Абрамовна же всегда определяла атмосферу в кабинете двумя наречиями – «душно» или «невыносимо душно».

Когда Берта Абрамовна убегала по своим делам, коих было много, «так много, что голова кругом», Елена Анатольевна куталась в платок и надевала носки. На ее лице появлялось выражение полного блаженства, которое, впрочем, длилось недолго: главная хранительница, несмотря на возраст – в прошлом году ей исполнилось семьдесят пять, – обладала завидной прытью, удивительной скоростью передвижения по музею и способностью появляться как черт из табакерки. Прямо перед носом. Елена Анатольевна даже думала, что Берта Абрамовна вовсе не живой человек, а привидение. Или неугомонная душа, которая обладает способностью к материализации. Ну, или в крайнем случае, хранительница секрета вечной молодости и активности. Берта Абрамовна на работе совершенно не признавала никаких тапочек, платков, носков и джинсов. Для сотрудниц музея существовал негласный дресс-код, который подразумевал юбку ниже колена и блузку. Были допустимы кардиганы и пиджаки. Единственным украшением, с точки зрения хранительницы, мог быть шейный платок или брошь. Шпильки, танкетки, сабо, ажурные колготки, леггинсы, свитера крупной вязки, а также бижутерию она считала не просто моветоном, а вызывающей пошлостью.

– Если у вас нет настоящего жемчуга, не унижайте себя подделкой, – сказала она однажды Елене Анатольевне, увидев сережки, которые той очень нравились. Причем подделку Берта Абрамовна различала даже не с двух шагов, а еще находясь за дверями кабинета. Так, благодаря главной хранительнице Елена Анатольевна узнала, что колечко, которое подарил ей Гера и которое она считала золотым и очень дорогим, оказалось позолоченным.

– Если мужчина считает для себя позволительным делать такие подарки, найдите себе другого. И побыстрее, – посоветовала Берта Абрамовна. – Он обманет вас раньше, чем вы думаете. И окажется такой же фальшивкой, как это кольцо.

Елена Анатольевна часто сидела за своим столом, уставившись на чистый лист бумаги, представляя себе, кем на самом деле может быть главная хранительница и откуда она черпает силы. Ведь не может обычный человек находиться в двух местах одновременно. Она ни разу не видела, чтобы Берта Абрамовна обедала или завтракала. При этом, во сколько бы Елена Анатольевна ни пришла на работу и как бы поздно ни засиживалась, главная хранительница была на своем посту. Могло показаться, что Берта Абрамовна вообще не ест и не спит. И эта ее способность – оказываться за спиной, слышать сквозь стены… Елена Анатольевна побаивалась начальницу. Да что там побаивалась – боялась.

Впрочем, она часто думала о том, что мало имело отношения к действительности, к реальной жизни. Иногда она представляла себе, что тоже не живая, а, например, мумия, которая лежит и наблюдает за происходящим из своего саркофага и видит Берту Абрамовну как бы со стороны. Елена Анатольевна могла провести целый день в мыслях о том, была ли у Шопена шизофрения, а если была, то что он чувствовал. И почему главная хранительница не разрешила повесить в главном зале портрет Шаляпина, сказав, что в музее «безумия предостаточно»? Что это значит? Елену Анатольевну два дня не покидала эта мысль.

Эта способность – часто уходить в себя – совсем ей не мешала. Напротив, придавала ее лицу особенную одухотворенность, нездешность, аморфность и «легкий налет идиотизма», как говорила Берта Абрамовна, правда, незлобиво. В это выражение лица, эти затуманенные глаза, чуть приоткрытый рот и легкую сутулость когда-то влюбился первый, и единственный, мужчина в жизни Елены Анатольевны – Гера. Хотя Елене Анатольевне больше нравилось его полное имя – Герман. Мужественное, решительное, харизматичное имя. Они не были женаты официально, Гера и не предлагал, но Елена Анатольевна всегда считала его мужем. Пусть гражданским, но все-таки мужем. И всегда говорила, что да, была замужем. Долго. Целый год. Этот год был для нее всем – и прошлым, и настоящим, и будущим. Этим годом она жила в своих мечтах, это время бережно хранила в памяти, правда, искромсав на кадры, как пленку. Она сохранила то, что хотела, и выбросила то, что причиняло ей боль. Например, последний месяц совместной жизни с Герой, когда он приходил поздно, как правило, нетрезвый, ложился спать, а утром поспешно уходил, как будто сбегал от нее. Елена собиралась с ним поговорить, но никак не могла решиться. Она, чтобы не чувствовать боли, придумала себе экскурсии по музею – как поднимается по лестнице на второй этаж, заходит в зал, рассматривает экспонаты. Елена Анатольевна погружалась во внутренние интерактивные экскурсии, заставляя себя припоминать малейшие нюансы из музейной экспозиции – цвет рамы на портрете, количество клавиш на клавесине… Гера смотрел ей в глаза, которые ничего не выражали, ни одной эмоции, и уходил. Иногда она даже не замечала, что он ушел. А потом Гера просто пропал. Исчез. Елена Анатольевна тогда пережила самое страшное время, думая о том, что он попал в беду – его похитили, убили, он потерял память.

Елена Анатольевна не могла, не умела говорить по телефону. Так бывает, когда человек изучает иностранный язык и вроде бы может читать, понимать, вести диалог, но самый простой телефонный разговор вызывает у него внутренний ступор. Даже простые слова не шли на язык, и появлялось ощущение немоты. Эта странная фобия – боязнь говорить по телефону – присутствовала у нее всегда. Елена Анатольевна немела и могла только тяжело дышать в трубку, не в силах сказать ни слова. Невероятных, практически немыслимых усилий ей стоило начать обзванивать больницы, чтобы узнать, не поступал ли туда ее Гера. Именно тогда она свалилась с чудовищным гриппом, металась в температурном бреду, в истерике, поскольку в больницы Гера не поступал, а найти в себе силы начать обзванивать морги и сообщить об исчезновении человека в полицию она не могла. Пробуждаясь от дурного сна, Елена Анатольевна понимала, что Гера ей никто – не муж, не родственник. Но в этот момент отрезвления у нее вновь поднималась температура и она проваливалась в забытье.

Однажды она открыла глаза и увидела перед собой Берту Абрамовну и других людей. Главная хранительница была в белом костюме с роскошной брошью. Стоявшие рядом с ней люди тоже были в белом. Елена Анатольевна с облегчением решила, что ее кошмарам пришел конец – она умерла и попала в музейный рай. И теперь все будет хорошо, раз рядом есть главная хранительница. Елена Анатольевна даже улыбнулась, поскольку ее предположения, что Берта Абрамовна – привидение или ангел-хранитель их музея, а вовсе не реальная женщина, подтвердились. И она погрузилась в тягучую, липкую дремоту.