Сладкая моя, ты помнишь настенные часы в нашей комнате в доме твоей мамы? Навязчивый стук их маятника, напоминающий о времени, исчезающем при бессоннице, о которой ты так часто говорила мне? Шум жизни в лагере отдается у меня в ушах с таким же неотвязным упорством. Почти с тревогой. Здесь всех одолевает животный страх.

Мы ждем приказа о великом отплытии к земле, где ожидается самая головокружительная коммерческая операция: обмен наших жизней. Взять чьи-то жизни для того, чтобы спасти наши. Для того чтобы навязать свободу. Мы прокляты, дорогая! Зло, которое мы совершаем, так велико, что я задаюсь вопросом, не перейдет ли это проклятие на грядущие поколения.

В прошлое воскресенье, сопровождая груз продовольствия из офицерской столовой в деревню, я встретил двух ребятишек. Мне было стыдно на них смотреть. Стыдно за нас. За историю, которую мы вдалбливаем в их головы. Вся эта цивилизация, весь этот прогресс, эти обещания прибыть к ним для разрешения наших дрязг с помощью бойни. Знаешь ли ты, что большая часть наших людей даже не знает, зачем мы отправляемся на войну. Я уверен, что в той стороне, куда стреляют наши пушки, дело обстоит, точно так же!

Прости меня. Сегодня мне не удается написать то, что следует, чувства слишком обострены, и я прошу извинить меня. Постараюсь написать сегодня вечером или завтра утром. Мне не хватает тебя.

Но ты и сама это знаешь.

Твой Крэг.

Фревен отложил ручку, сложил исписанный лист втрое, проверив перед этим, не пачкают ли чернила пальцы. Затем он вложил письмо в конверт и написал на нем имя: «Патти Фревен», не добавив, однако, адреса. После этого открыл металлический чемоданчик зеленого цвета. Внутри, под защитой толстого покрывала, хранилось почти шесть десятков таких же конвертов: с указанием того же адресата, но без его адреса. Бумага некоторых пожелтела, похоже, они пролежали в чемоданчике многие месяцы. И это письмо добавилось к остальным.

Пробуждение ото сна походило на выныривание из воды после долгой задержки дыхания. Энн Доусон выплыла из своих сновидений, обретая дыхание: никаких чувств и ориентиров. Она увидела стены, а потолок встал на место.

Она находилась в… в…

В своей комнате, в санчасти.

Она уснула в кровати, съев суп, с романом в руке. Горел свет… Нет, не на столике у изголовья. Она не помнила, когда его погасила. Лампочка в коридоре освещала вход в комнату. Здесь кто-то есть, голос вытаскивал ее из ночи.

Рука, еще лежавшая у нее на плече, скользнула на спину.

Лицо, шепот.

— Энн… Энн, проснись.

Толстые щеки, широкие брови, жесткие длинные волосы. Короткая тень из китайского театра. Кларисса. На ней была белая форма с красным крестом. Энн силилась собраться с мыслями. Сколько все-таки времени? Ей казалось, что она поспала не больше двух часов.

— Там внизу какая-то суета, — сообщила Кларисса. — Что-то произошло.

— Что же? — произнесла Энн сонным голосом.

— Не знаю, поднялась Военная полиция, лагерь еще спит.

Энн размяла затекшую от усталости шею и всмотрелась в стрелки будильника. Половина второго ночи.

— Только что пришли предупредить нас, им не нужен врач, а только носильщик-санитар, это не к добру.

Энн откинула одеяло, обнажив изящные бедра, дрожащие от холода.

— Извини, что бужу так рано, — проговорила Кларисса. — Но ты просила предупредить, если Военная полиция отправится на свое жуткое дело. Я думаю, что это тот самый случай.

Энн кивнула:

— Я знаю. Спасибо…

Она встала и прошла в угол, желая освежить лицо над фаянсовым тазиком. Вдоль нижнего края зеркала была приклеена строка, вырезанная из книги: «Нет ничего неизменного. По крайней мере, человек сам себе хозяин». Энн перечитала эти слова в тысячный раз и подула на руки, чтобы блестящие брызги попали на зеркало.

Она на мгновение взглянула на себя, массируя свое тонкое, а сейчас опухшее от усталости и недосыпания лицо. Ее светлые волосы вились возле висков, опускаясь ниже плеч.

— Где это происходит? — поинтересовалась она.

— На крейсере «Чайка», — ответила Кларисса.

— А кто приходил сюда, ты его знаешь?

— Нет, но, кажется, это серьезно. Солдат, который приходил сюда, был бледен, как полотно. И он просил, чтобы все осталось в тайне.

Энн облизнула губы. Серьезно, подумала она. Нельзя терять время. Она схватила свою белую блузу, форменную юбку и быстро оделась.

— Спасибо, Кларисса, можешь идти вниз. Дай мне четверть часа на сборы санитаров. И, пожалуйста, никому ни слова обо всем этом.

Энн вышла из здания и двинулась через палаточный лагерь, ориентируясь по фонарям. В плотном тумане, опустившемся на базу, огни окружал размытый ореол. Медсестра дошла до набережной, на которой громоздились тюки со снаряжением, продовольствие и боеприпасы в ящиках. Бараки выстроились наподобие ларьков с картошкой фри, которые стоят летом на пляже, с той лишь разницей, что вместо запаха горелого масла здесь царил запах страха. Гнетущего страха, который стискивал внутренности солдат, вызывая у них рвоту, из-за чего над портом висело омерзительное зловоние.

Туман постепенно рассеивался над подернутой рябью водной поверхностью в нескольких метрах внизу.

Стали видны массивные трубы, тросы, вымпелы, орудийные башни, стволы пушек, внушительные конструкции морских гигантов, уходящие ввысь над корпусами кораблей.

Энн различила трап, ведущий на «Чайку», благодаря группе людей, которые держали в руках масляные лампы и электрические фонарики. Приблизившись, она разглядела силуэт офицера ВП на первых ступеньках трапа: короткие взъерошенные волосы, квадратный подбородок, мощные плечи, фигура богатыря. Он увлеченно беседовал с двумя вооруженными часовыми и морским офицером. Рыжий солдат с повязкой ВП на руке держался поодаль вместе с очень молодым сержантом, также надевающим полицейскую повязку.

Энн отдышалась, выпрямилась и уверенным шагом вышла из тени.

— Добрый вечер, — тихо сказала она.

Сержант вздрогнул и тотчас же пристально посмотрел на нее.

— Мне сказали, что я нужна вам, — прибавила медсестра.

Офицер Военной полиции прервал разговор и повернулся к ней.

— Что вы здесь делаете?

Энн подняла брови, и лицо ее приняло удивленный вид.

— Я все время работала в санчасти, и мне приказали срочно прийти сюда.

Офицер внезапно показался ей уставшим. Кивая, он быстро сказал:

— Мне нужны носилки и двое мужчин, чтобы их нести! Но не медсестра!

Между тем Энн прочитала имя на его куртке цвета хаки. «К. Фревен». Она захлопала глазами. Лейтенант Фревен. Тот самый, который арестовал более тридцати убийц. Никто по-настоящему не интересовался его подвигами. Кроме Энн. Как случилось, что она его не узнала? Она много слышала о нем, о том, какие методы расследования он использовал. Его называли тщеславным, своенравным, замкнутым и отважным. Теперь представилась прекрасная возможность самой убедиться, так ли это на самом деле. И она не могла ее упустить.