Как отметил спустя четверть века после этого поворота Д. Сондерс, западная литература, подобно поздней советской, изображала развитие Российской империи в радужных тонах: «новейшие англоязычные работы копируют всю целиком советскую историографию с ее тенденцией подчеркивать то, что прогрессировало, за счет того, что оставалось неизменным»; в этих работах «искусственное выпячивание» явлений социально-экономического обновления производится «в ущерб изучению традиционализма, инерции и отсталости».

«Применимость тезиса об отсталости России» до сих пор является вопросом, который волнует многих наших историков, отвергающих этот «стереотип». Но сторонники более радикальной «формулы российского движения по пути общественного прогресса», не удовлетворяясь этим, предлагают и вовсе не стремиться к «простому сопоставлению с другими странами», а направлять внимание на иное — «выявление самобытности сил» России. «Сила страны — в числе ее жителей», а их в Российской империи было «больше, чем в Англии, Германии и Франции, вместе взятых, и в полтора раза больше, чем в США».

Столь непростая идейная предыстория проблемы побуждает с осторожностью воспринимать те или иные оценки и обобщения.

В исследованиях о русской экономической жизни 1914–1917 гг. ряд внешне вполне конкретных данных, перетекающих из одной работы в другую, утвердившихся в статусе хрестоматийных, не выдерживают проверки по источникам. Многое здесь берет начало из появившейся в 1975 году книги о русском Восточном фронте профессора Нормана Стоуна с изобилующими в ней недостоверными фактами и натянутыми цифрами. В самое последнее время шумную рекламу в России получил опыт статистико-экономического обобщения — совершенно несостоятельная в отношении периода 1914–1917 гг. работа «Первая мировая война, Гражданская война и восстановление: национальный доход России в 1913–1928 гг.» (М., 2013). В совокупности усилия авторов этой новой работы, А. Маркевича и М. Харрисона, а также Н. Стоуна и историков, использующих его данные, сводятся к изображению благотворного влияния военных условий на хозяйственное развитие страны и направлены в конечном счете на разъяснение полезных сторон милитаристской политики и самой войны.

Заслуживают обсуждения не только те или иные эмпирические сведения и их происхождение, но в некоторых случаях также и общий подход к предмету. Речь идет о понимании социального смысла военно-промышленной деятельности, функций государственного аппарата в этой области. Здесь предмет исследований легко обращается в поле пропаганды идей шовинизма, милитаризма, государственничества. Именно под ее влиянием накапливаются искаженные и тенденциозно подобранные фактические данные, формируется в целом превратная картина, служащая исторической апологии военно-полицейской бюрократии. Такого рода апология милитаристской и репрессивной политики выражается, в частности, в затушевывании провалов в снабжении фронта; любая независимая от власти общественная инициатива или организация рассматриваются как прикрытие подрывной работы; в массовых протестах усматриваются изменнические происки. Как показано ниже, становясь на такой путь, историография усваивает вульгаризированные методы работы с источниками и деградирует.

Все это говорит об острой нужде в систематическом рассмотрении надежности используемых сведений. Для движения вперед сейчас нередко может быть полезнее даже не «ввести в научный оборот» какие-то неизвестные источники и факты, а, наоборот, постараться удалить из обращения необоснованные построения, понять их происхождение. В этом и заключается смысл данной работы, имеющей характер попытки по возможности разобраться, чем мы располагаем, с чем можно идти дальше.

Автор также надеется, что она послужит знаком благодарной памяти о Рафаиле Шоломовиче Ганелине (1926–2014), всегда деятельно поддерживавшем этот замысел.

Военную промышленность рассматривают как составную часть международной системы угрозы и военных конфликтов; продукция ее, пишет П. Гэтрелл, либо используется для разрушительных действий, либо хранится в запасе до истечения срока годности. Хозяйственная и политическая практика своего времени заставляла различать используемые в военных целях производства, обособляя среди них изготовление собственно боевых средств — вооружения, боеприпасов, всего того, что идет на уничтожение людей, разрушение материальных ценностей и ни на что иное не пригодно. «Ни в одном имуществе его военный характер не выражается столь рельефно, как в имуществе артиллерийском, — утверждал в своем курсе лекций Е.К. Смысловский, — так как основным его назначением является поражение живой силы и разрушение всяких мертвых сооружений, хотя бы весьма полезных и необходимых для мирных целей, то есть деятельность не только не нужная для мирного времени, но и составляющая преступление». Свою характеристику Гэтрелл раскрывает с экономической точки зрения: военная продукция не предназначается для производительного, использования и столь же непригодна как средство личного потребления. Она представляет собой, таким образом, изготовленные для государства непосредственные потребительные стоимости — специфические предметы потребления, которые необходимы исключительно военному аппарату власти и выпадают из процесса обращения капитала.

Не учитывая этого, П.П. Маслов, много размышлявший об общественном значении военной экономики, в свое время ошибочно полагал, что и в военном производстве кругооборот капитала нормально замыкается, раз государство приобретает, оплачивает изготовленное (в своей или другой стране) вооружение. Но здесь действуют взаимосвязи «принципиально иные, нежели в обычном экономическом процессе», потому что постоянное возобновление средств борьбы, подача оружия достигаются «не в процессе конечного военного потребления, а в новом производственном процессе, поглощающем очередную часть сил и средств общества». В момент изготовления военно-промышленной продукции прекращается обращение ее стоимости; затем «воспроизводится лишь потребность» в ней. Только отчасти Маслов был прав: предметы, приготовленные, казалось бы, для снабжения армии, но пригодные и для личного потребления, принципиально не отличаются от продукции гражданского назначения. Для определения же их действительного места в экономических процессах мало знать, на что они пригодны в принципе: на первый план выступает характер фактического их использования, все зависит от того, поступили ли они на деле в конечном счете в личное потребление полезного работника, то есть продолжают участвовать в обращении стоимостей, или же пропали, достались какому-нибудь унтеру Пришибееву.

Наряду с артиллерийскими заводами и арсеналами, вообще специальными предприятиями — поставщиками военных ведомств, в снабжении вооруженных сил участвовали еще и многие другие предприятия, чуть ли не целиком крупнейшие отрасли промышленности, вплоть до текстильной. В исследованиях о военно-экономическом потенциале касаться производства предметов, не предназначенных именно для военно-государственного потребления, оказывается неизбежным. В трудах о военной экономике А.Л. Сидорова, К..Н. Тарновского, П. Гэтрелла и других историков соответствующее внимание уделено топливной, химической промышленности, металлургии и прочим номинально (и отчасти действительно) гражданским отраслям хозяйства.