Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Извини. Я правда собирался. Весь день напоминал себе об этом.
— И…
— Тебе это не понравится, Чайна.
— Сначала скажи, а там посмотрим.
— Ладно. Вчера вечером здесь вдруг дьявольски похолодало. Пришлось все утро бегать по магазинам, искать приличное пальто.
— А с мобильного позвонить нельзя было?
— Я его в номере забыл. Прости. Я же говорил, тебе не понравится.
Вездесущие звуки Манхэттена проникали в трубку, как было всегда, когда он звонил ей из Нью-Йорка. Рев клаксонов эхом отдавался в каньонах улиц, отбойные молотки крушили бетон, словно тяжелая артиллерия. Но раз он забыл свой мобильник в отеле, то почему сейчас он у него с собой?
— Иду на обед, — объяснил он. — Последняя встреча. На сегодня, конечно.
Она подрулила к тротуару, заметив свободное место ярдах в тридцати от дома. Находиться в стоящей машине было неприятно, потому что никуда не годный кондиционер справлялся с духотой лишь на скорости, и она спешила выбраться наружу, однако последняя фраза Мэтта неожиданно отодвинула жару на второй план и даже сделала ее менее заметной. Смысл сказанного приковал ее внимание.
Уж что-что, а держать язык за зубами, когда Мэтт ронял фразы, похожие на крохотные зажигательные бомбочки, она научилась. Было время, когда после замечания вроде «на сегодня, конечно» она вцепилась бы в него мертвой хваткой и начала выцарапывать подробности — что именно он хотел этим сказать. Но годы убедили ее в том, что молчание действует иногда не хуже требований или обвинений. Кроме того, молчание давало ей чувство собственного превосходства, когда он наконец сознавался в том, что пытался скрыть.
Вот и на этот раз его прорвало.
— Тут вот какое дело. Мне придется задержаться здесь еще на неделю. Появилась возможность потолковать кое с кем о гранте, и мне очень нужно повидаться с этими людьми.
— Мэтт, выкладывай.
— Подожди, детка. Послушай. В прошлом году эти ребята потратили целое состояние на какого-то киношника из Нью-Йоркского университета. Им нужен проект. Понимаешь? В самом деле нужен.
— А ты откуда знаешь?
— Мне рассказали.
— Кто?
— В общем, я позвонил им и договорился о встрече. Но только на следующий четверг. Поэтому придется задержаться.
— Значит, прощай, Камбрия.[2]
— Нет, мы обязательно туда выберемся. Только не на следующей неделе.
— Понятно. Тогда когда?
— В этом все и дело.
Звуки улицы на том конце вдруг стали громче, как будто он окунулся в них, вытесненный с тротуара напором городской толпы в конце рабочего дня.
— Мэтт? Мэтт? — сказала она в трубку и внезапно страшно перепугалась, представив, что потеряла его.
Черт бы побрал эти телефоны со связью вместе, вечно она исчезает в самый неподходящий момент. Но тут его голос вернулся, а шумов стало меньше. Зашел в ресторан, объяснил он.
— Для меня это пан или пропал. А ведь мой фильм обязательно возьмет приз на каком-нибудь фестивале, Чайна. По крайней мере, на Санденсе,[3]а ты знаешь, что это значит. Мне совсем не хочется так подводить тебя опять, но если я не договорюсь с этими ребятами, то мне просто не на что будет с тобой куда-нибудь поехать. Ни в Камбрию, ни в Париж, ни даже в Каламазу.[4]Такие вот дела.
— Хорошо, — ответила она, хотя все было совсем не хорошо, и он мог бы догадаться об этом по ее тусклому голосу.
Месяц назад он обещал ей выкроить два дня, свободные от встреч с потенциальными продюсерами в Лос-Анджелесе и вылазок за деньгами в разные уголки страны, и шесть недель назад она начала отказывать клиентам, а он еще вовсю преследовал свою мечту.
— Иногда, — продолжила она, — я сомневаюсь, получится ли у тебя вообще когда-нибудь, Мэтт.
— Знаю. Порой кажется, что на один фильм уходит целая вечность. И так оно иногда и бывает. Ты же знаешь такие истории. Годы съемок, а потом — бац! — и касса в кармане. Но я своего добьюсь. Мне это необходимо. Жаль только, что мы с тобой чаще бываем врозь, чем вместе.
Чайна слушала и наблюдала за малышом, который катил по тротуару на трехколесном велосипеде в сопровождении бдительной матери и еще более бдительной немецкой овчарки. Ребенок доехал до того места, где цементная поверхность дорожки вспучилась, приподнятая древесным корнем, и переднее колесо его велосипеда уперлось в холмик. Он продолжал крутить педали, но ничего не получалось, так что пришлось мамочке ему помочь. Глядя на них, Чайне вдруг стало грустно.
Мэтт ждал ее ответа. Она попыталась придумать какой-нибудь новый способ выразить свое разочарование, но ничего не приходило в голову. Тогда она сказала:
— Вообще-то я не о фильме говорила, Мэтт.
— А-а, — ответил он.
Говорить было больше не о чем, потому что она знала: он останется в Нью-Йорке, чтобы пойти на встречу, за которую так долго бился, а ей придется самой заботиться о себе. Еще одно свидание сорвано, еще одна жертва великому жизненному плану принесена.
Она сказала:
— Ну ладно, удачи тебе на встрече.
Он ответил:
— Я буду звонить тебе. Каждый день. Хорошо? Ты согласна, Чайна?
— Разве у меня есть выбор? — спросила она и попрощалась.
Она злилась на себя за то, что закончила разговор вот так, но ей было жарко, тяжко, тошно и ужасно жалко себя… В общем, как хотите, так ее ощущения и назовите. Как бы там ни было, ей больше нечего было ему дать.
Свою неуверенность в завтрашнем дне — вот что она больше всего ненавидела, хотя давно научилась не давать ей воли. Но когда та выходила из-под контроля и врывалась в ее жизнь, точно передовой отряд противника в хаос отступающей армии, это всегда заканчивалось плохо. Она начинала верить в то, что только издавна ненавидимый ею способ заарканить мужика, женив его на себе любой ценой и как можно скорее нарожав детишек, и есть единственно правильный. «Это не для меня, повторяла она себе раз за разом. Но какая-то ее часть все равно стремилась именно к этому. И тогда она начинала задавать вопросы, предъявлять требования и больше заботиться о «мы», чем о «я». Когда это происходило, между ней и мужчиной — то есть Мэттом — снова вспыхивал спор пятилетней давности. Бесконечная полемика на тему брака всегда заканчивалась одинаково: он открыто заявлял, что надевать ярмо не собирается, — как будто она и так этого не знала, — в ответ она осыпала его яростными упреками, и они разбегались после того, как один из них заявлял, что устал от этих вечных разногласий. Но те же самые разногласия и сводили их вновь. Они заряжали их отношения такой возбуждающей силой, которой ни одному из них не удавалось достичь с кем-либо другим. Он, скорее всего, пытался. Чайна это знала. Она — никогда. Ей это было ни к чему. Ведь она давно поняла, что, кроме Мэттью Уайткомба, ей не нужен ни один мужчина.