И все же швейцарец оказался прав. Предложенная им альтернатива была выше всяких похвал. Старинный отель – сказочный замок с башенками, шпилями и балкончиками в окружении заснеженных Альп – встретил их сиянием огней. Темно-синее бархатное небо, мерцающие загадочным светом ледяные вершины гор, блестящая, Луна. Если б не пожухлая листва на деревьях и мутные лужицы – почти Рождественская ночь.

Балкон гостиной висел прямо над пропастью. Над головой сияли звезды.

– Бр-р-р-р! Ну и жуть, – прошептала Ксюша. – Здесь как в аду. И вообще я высоты боюсь. Надо было на другой стороне апартаменты брать.

– Этот лучший, ты сама его выбрала, – заметила Наташа.

Стоя над пропастью, она почувствовала себя словно летящей над миром, парящей в космическом одиночестве… В одиночестве… Как-то нелепо они с Володей расстались. Даже не приехал проводить. Буркнул что-то про дела на работе и сразу отключился. Вчера тоже не позвонил. Хотя, не до этого было – оформить машину в прокате, устроить Ксю с ее чемоданами и капризами, туман на дороге, суета… Надо сейчас с ним поговорить.

Наталья вдохнула полную грудь морозного воздуха, зябко поежилась и вернулась в комнату.

Ксения уже суетилась в своей спальне, что-то ворчала по поводу вреда позднего ужина для здоровья, сетовала на погоду, швейцарцев, снег, горы и прочие «мелкие неудобства», отравляющие ее жизнь.

Наташа с ногами забралась в глубокое уютное кресло возле камина, набрала номер Володи.

Трубка молчала.

Странно. В Москве сейчас около полуночи. Так рано он не ложится, а ночной работы у начальника отдела Управления по борьбе с экономическими преступлениями, кажется, быть не может – рейдеры и финансовые мошенники вполне комфортно «трудятся» и при свете дня.

Москва. Петровка.

В кармане надрывался мобильный, но Владимир сидел неподвижно. Лишь взгляд перебегал с одного лежащего перед ним листка на другой.

Первый документ – на бледно-розовой плотной бумаге с вензелем «НИ» в левом верхнем углу – гласил:

Результат экспертизы. Анализ 15 рисунков («Портреты А. Ахматовой»). Все рисунки выполнены черным карандашом «Conte» (Франция).

Бумага неизвестного происхождения, идентична использованной на рисунке Модильяни в музее А. Ахматовой (Санкт-Петербург).

На основании характера изображения, исторических данных, сравнения с произведениями данного мастера, имеющихся в собраниях российских музеев, а также данных технического анализа можно заключить, что автором всех рисунков, выполненных не позднее осени 1911 года, является Амедео Модильяни (атрибуция прилагается).

Эстимейт[3]$10—12 млн.

Наталья Ипатова.

Второй – типографский бланк Министерства внутренних дел – сообщал:

Результат химического анализа. Пробы с 15 рисунков (т. н. «Портреты Ахматовой»). Химический анализ материала на всех 15 образцах однозначно указывает на то, что рисунки сделаны карандашом «Живопись» российского «Московского завода пишущих принадлежностей им. Сакко и Ванцетти». Обоснование – химический состав каолина (Донецк); краситель – сажа марки 100.

Бумага фирмы Canson (Франция), изготовленная до 1934 г. из натуральной целлюлозы.

Результат анализа позволяет предположить, что рисунки сделаны не ранее 1926 года – в этом году в СССР Армандом Хаммером открыта первая карандашная фабрика им. Красина, переименованная позднее в «Московский завод пишущих принадлежностей».

Лаборатория технического анализа произведений искусства.

Большая потертая темно-синяя папка с пятнадцатью рисунками лежала тут же на столе в рабочем кабинете Воронцова. Первый документ был найден в этой же папке, второй – принесли два часа назад из лаборатории вместе с образцами, взятыми с этих рисунков…

И черт же его дернул затеять эту контрэкспертизу! Почему усомнился в Наташе?

Да нет же! Все он сделал правильно. Их бы все равно проверили на подлинность, все равно бы выяснили, что это подделка. Так что лучше, что именно он первым узнал. Только что теперь с этим знанием делать? Вызывать ее на допрос, протокол составлять, брать подписку о невыезде?

Владимир и переживал и злился одновременно. С одной стороны, так хотелось ответить на звонок Наташи, с другой – он не понимал, как такое могло произойти. Ведь Наташа работала искусствоведом в одной из лучших галерей. Что же она «Кохинор» от «Конструктора» отличить не может?.. Впрочем, отличала-то не она, а микрохимический и физико-химический анализаторы, ее – только выводы. Причем, в корне неверные. Неужели так ошиблась? Что-то не верится.

Практика показывает, что область интуитивного в вопросах определения подлинности произведения искусства все более отступает перед требованием научно обоснованных доказательств и оценок. При этом лабораторный анализ не дает ответа атрибуционного характера. Заключение только свидетельствует, что полученные данные присущи данному произведению или же противоречат современному представлению о специфике работы данного мастера, времени или места его создания.

Конечный же результат экспертизы полностью зависит только от компетентности специалиста, от его способности правильно интерпретировать полученные данные. Как и в любом научном анализе, в конечном счете, все решает профессионализм. Разница лишь в том, что профессионализм основывается не на ощущениях, а на лабораторных данных.

Снова заверещал звонок.

Владимир тяжело вздохнул, достал мобильный.

Наталья…

Он не вслушивался в слова, только впитывал ее мелодичный голос, представляя ее там – то, лихо скользящую с горы вниз, гибкую и стройную, то томно откинувшуюся на диване с бокалом вина, то уютно свернувшуюся калачиком под теплым одеялом на огромной, шуршащей шелковым бельем кровати…

– …И вот мы здесь, – закончила рассказ о своих приключениях Наташа. – Хмуро, тоскливо, одиноко. Я скучаю по тебе.

– Я тоже, – признался он. Но больше не смог выдавить из себя ни слова.

– Как ты, любимый?

Вместо ответа он резко – словно ударил – спросил:

– Когда вернешься? – Трубка молчала. Владимир ясно представил, как Наташа, замерла, пораженная неожиданной сухостью и даже враждебностью его голоса. И, стараясь смягчить жестокость, добавил: – Хочу тебя встретить.

– Не знаю пока, через недельку, наверно. – Ее голос звучал печально и отстраненно.

– Ну и ладно. Позвоню на днях, – бодро произнес он глупую и ничего не значащую фразу и поскорей отключился – не было сил продолжать этот мучительный и лживый разговор.