стала двойным ударом. Он потерял не только друга, но и партнера. И, вынужденный искать себе новое применение, оказался лидером квартета.

Я еще пересекался с лихой «четверкой» за кулисами, а потом уже встретился с одним Ильей на съемках фильма «Анекдоты» режиссера Виктора Титова. Мы обнялись, как старые приятели, хотя по-прежнему ничего друг о друге толком не знали.

У каждого из нас был пунктик — как бы проникнуть в кино. Илья комплексовал масштабнее: у эстрадного артиста шансов попасть в кадр куда меньше, чем у драматического. Тем не менее не снимали нас одинаково.

Мы любили кино больше, чем оно нас, и промучились этой неразделенной страстью почти всю жизнь.

Помимо Стржельчика, я похож на всех царей сразу, и в «Анекдотах» мне предложили роль царя: не то Николая Первого, не то Александра Первого — по количеству текста совершенно не принципиально, кого именно. А Илюша играл Максима Горького. Наличие усов, парика и соломенной шляпы создавало удивительное портретное сходство, которое мы обыгрывали впоследствии в «Городке».

В качестве сюжетной основы Титов использовал известные анекдоты про персонажей, которыми обычно бывает населен сумасшедший дом, — Василия Ивановича и Петьку, Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина. Актерам, игравшим двоих последних, мы завидовали черной завистью: про них сочинили гораздо больше анекдотов, чем про царей и буревестника революции. В ту пору о пролетарском классике гуляла одна байка, известная всем с начальных классов школы, когда Ленин говорит Горькому после поцелуя с таким «голубым» прищуром: «А вы, Алексей Максимович, не горький, вы сладкий, вы о-о-очень сладкий». На что Горький отвечает нечленораздельным междометием. Вот и вся Илюхина роль, и он мне тоже завидовал — моя реплика в фильме была длиннее. Я произносил четыре строчки непонятного текста про Ленина на французском языке. Тирада заканчивалась веским русским определением «мудак».

«Ты первый артист в истории советского кино, в кадре сказавший ЭТО!» — восторженно восклицал Илья. Каюсь: да, именно я заложил не лучшую традицию в отечественном кинематографе, которая впоследствии стремительно набрала обороты.

Хотя слов в фильме у нас практически не было, режиссер требовал нашего постоянного присутствия на съемочной площадке. Приходилось то стоять, то сидеть на втором или третьем плане. Людей зачастую объединяет одно из двух чувств — любовь или ненависть. Так вот, наша дружба зародилась из жгучей неприязни к нашему месту в картине.

Мы с Ильей, как два неудачника, держались друг друга: без конца болтали на перекурах.

Десятого июля, в мой день рождения, была обычная съемочная смена. Я принес в сумке водку и нехитрую закусь, словом, проставился. Но и Илья пришел с портфелем, где оказались водка и колбаса.

— А ты-то чего? — спросил я.

— У меня день рождения!

— Так и у меня тоже!

Илюша серьезно посмотрел на меня:

— Покажи паспорт.

Взял его и, как милиционер, долго изучал, глядя то на меня, то в документ. Он сверил даты, и тут выяснилось, что мы родились не просто в один день, а с разницей ровно в десять лет. Я в 1957 году, он в 1947-м.

— Ой, да ты еще и одессит! — воскликнул Илья. — А я из Кишинева!

Расстояние между нашими городами всего-то сто восемьдесят километров. Поморгал Илюша на меня своим тиком, и что-то у него с тех пор в голове отложилось. Про нас.

«Ну как это может быть, чтобы в один день? Это что-то да значит», — все время повторял Лелик.

После окончания съемок «Анекдотов» мы стали встречаться, ходить друг к другу в гости. Илюша ездил в составе квартета по России, отсутствовал в Питере по две-три недели, привозя кучу всякого барахла и для себя, и на продажу. И мне тоже перепадало. В одном областном центре их повели на промтоварную базу, в другом — открыли доступ к загашникам универмага, в третьем — познакомили с завскладом… Поскольку у меня была машина, я встречал Илью и помогал перевозить нажитое непосильным трудом добро — от люстр до бензопил. То, что не влезало в машину (например, мотоцикл), помогал выгрузить.

В нашей стране в свободной продаже в ту пору не было ничего, любой товар считался дефицитом. Лелик часто брал меня «в ночное», куда отправлялся за бензином к приятелям, работавшим на заправке: «Юрик, поехали!» И из четырех канистр две отдавал мне. Илюша делился связями, возил знакомиться к директорам магазинов и универмагов. Он очень поддерживал меня в то время.

Новый 1990 год мы встречали тесной компанией: Сережа Серебрянский из «четверки», я и Илюха. Все с женами. Собрались у Олейниковых. Последний дом на окраине Питера, дальше города нет. Двухкомнатная квартирка на тринадцатом этаже. В одной клетушке жил маленький Денис, в другой спали Илюша и Ира. Комната Дениса одновременно служила библиотекой и гостиной. Стены, оклеенные темными обоями, Илюша собственноручно разукрасил от пола до потолка. Он всегда говорил, что не умеет рисовать, но в действительности делал это неплохо. Если присобачить к его абстракциям фамилию какого-нибудь маститого художника, думаю, творчество Лелика прокатило бы. Еще у него было невероятное количество картин. Он привозил их отовсюду, руководствуясь при покупке интуицией и собственным вкусом. Коллекция подобралась весьма причудливая, но стилистически единая: светлые, добрые и трогательные картины с деформированными, смешными, несчастными, странными людьми.

В их окружении мы и встречали Новый год. Выпив шампанского, стали валять дурака, предварительно распределив роли: я был Владиславом Стржельчиком, Серебрянский — Урмасом Оттом, а Илюша — Владимиром Молчановым. Два сверхпопулярных в то время интервьюера атаковали моего Стржельчика. Что мы творили! Это было невероятно скабрезно, пошло и очень смешно. Мы даже втроем залезли в ванну!

Женщины снимали наше безобразие на видео. Олейниковы накануне приобрели свою первую камеру «Хитачи» с огромными кассетами. Первого января Илюша проснулся и тут же сел отсматривать снятое, даже не съев, вопреки обыкновению, ни крошки любимого лакомства. Он всегда начинал новый день с зажаривания над открытым огнем наколотого на вилку куска хлеба. Доводил «деликатес» до состояния антрацита и со смаком сжирал его.

Илья вообще был очень странным в еде человеком. Хорошие котлеты ненавидел — говорил, в них мало хлеба.

Завершив просмотр кассет, Олейников вынес приговор:

«Юрик, а ведь мы с тобой пара!» Потом он не раз вспоминал: «Я увидел это первого января девяностого года».

Должен заметить, что я никогда не рассматривал свою биографию под эстрадным углом. Да, театральная карьера не складывалась, однако надежда на лучшее еще жила. Готов был выбрать кино — но эстраду?! Илья обижался, когда актеры драмы называли концерты халтурой. Это приносило значительно