Впрочем, художественный дар Джин Рис еще долго не проявится. То ли из-за невероятной скромности, то ли из-за повышенной требовательности к себе, но обнародовать свои творческие замыслы казалось ей делом немыслимым. В 1907 году она уезжает со своей тетей в Англию и поступает в женскую гимназию Пэрса в Кембридже. Проучилась она там недолго — заведение оказалось слишком строгим и дорогим, и год спустя она перешла в Академию Драматического искусства (ныне она известна как Королевская Академия). С увлечением репетирует, занимается вокалом, и вдруг трагическое известие: умер отец, мать велит ей вернуться домой, — материальные обстоятельства больше не позволяют оплачивать ее обучение в Англии. И тут Джин Рис проявляет ту же решимость, что когда-то поразила многих в поведении ее отца: она сжигает корабли: стоило ее тетке отлучиться из дома, она находит театральное агентство и получает место хористки в музыкальной труппе. Она остается в Англии.

За два с половиной года, пока оперетта «Наша малышка мисс Гибс» делала сборы, Джин Рис исколесила полстраны, сполна хлебнув полуголодной актерской жизни в меблирашках. Потом были съемки в довоенных кино-массовках, выступления в ночном клубе «Крабтри», открытом в лондонском Сохо знакомыми журналистами, — туда захаживали живописец Огастес Джон, скульптор и художник Джейкоб Эпштейн. Летом 1914 года Рис играла в театральной массовке на Шафтсбери-авеню — спектакль по пьесе Метерлинка «Монна Ванна» Метерлинка. Во время войны с 1914 по 1917 гг. она работала официанткой в солдатской столовой. Трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая судьба нашей героини, не встреть она осенью 1917 года г-на Жана Ленглэ, проживавшего в Лондоне по дипломатическому паспорту. Вскоре молодые уехали в Голландию, через два года они поженились и перебрались в Париж, и, хотя средств к существованию ни у того, ни у другого нет, мадам Ленглэ — будущая Джин Рис — не унывает. Находит уроки английского языка в радушном семействе Ришло, берет переводы. В 1920 году у них рождается сын. Спустя три недели малыш умирает. Убитая горем Джин Рис вынуждена сопровождать мужа в командировку в Вену, а по возвращении в Париж она, ради заработка, предлагает ему написать несколько статей и предложить их — в ее переводе — какому-нибудь крупному английскому изданию. Сказано — сделано.

В редакции парижского филиала «Дейли Мейл», куда обратилась Джин Рис, она знакомится с г-жой Адам, небезызвестной в литературных кругах журналисткой, — главным образом, благодаря своему мужу, специальному корреспонденту лондонской «Таймс» в Париже Джорджу Адаму. Эта опытная журналистка, едва познакомившись с Джин Рис, спросила, нет ли у нее готовой рукописи. «Есть что-то вроде дневника», ответила Джин Рис.

«Буквально на следующий день, — вспоминала писательница спустя шестьдесят лет в автобиографии «Улыбочку, пожалуйста» (Smile, Please, 1979), — я получила от нее письмо по пневматической почте. Она писала, что рукопись моя ей понравилась, и приглашала зайти. Она сказала, что если я не против, она отпечатает текст на машинке и покажет его господину Форду Мэдоксу Форду. «Он — редактор журнала «Трансатлантик Ревью», в недавнем прошлом блестящий редактор «Инглиш Ревью», — объяснила она мне, — к тому же, у него нюх на молодых талантливых авторов — он очень многим помог. «Вы не возражаете», добавила она, «если при перепечатке я кое-что подправлю? А то местами очень уж наивно». Я не возражала. Я говорила себе: она опытный журналист и разбирается в этих делах гораздо лучше меня. Однако, прочитав перепечатанную на машинке рукопись под названием «Три бокала сухого» (Triple Sec) — это была ее находка, — я возмутилась. Она разбила мою рукопись на три части, по именам трех героев. И этот текст она отослала Форду. Слава богу, у меня сохранились первоначальные записи, и вот однажды, спустя несколько лет, я снова их открыла. Они показались мне интересными, — так началась работа над «Путешествием во тьме».

Но это будет позже, в 1934-м. А в 1923 году, когда, с благословения Форда Мэдокса Форда Джин Рис начала писать и печататься, она переживала бурный период в своей личной жизни. В 1922 году у нее родилась дочь Маривонна. Годом позже за незаконный въезд во Францию и махинации с валютой во время пребывания в Вене арестовали ее мужа, Жана Ленглэ: его ждали экстрадиция на родину и судебное разбирательство. В 1927 году Джин Рис, до того сменившая с десяток псевдонимов, опубликовала под именем «Джин Рис» (сочетание имени мужа — по-французски читается «Жан», по-английски «Джин» — и фамилии отца) свой первый сборник рассказов: он назывался «Левый берег: очерки и зарисовки современной парижской богемы» (The left Bank: Sketches and Studies of Present-Day Bohemian Paris), — лучшие из них писательница включит в издание 1968 года под названием «Тиграм лучше» (Tigers Are Better Looking). В том же 1927 году в Париже Джин Рис встретилась с Лесли Тилденом Смитом — через пять лет они поженятся, после того, как Жан Ленглэ даст Рис развод. В 1928 году вышел первый ее роман «Позы» (Postures), в 60-е переизданный под названием «Квартет» (Quartet). За ним последовала публикация в ее переводе (правда, под именем Форда М. Форда, устроившего ей этот заказ) романа Фрэнсиса Карко «Извращение» (Perversity). Еще через два года Рис опубликовала новый роман «Попрощавшись с г-ном Макензи» (After Leaving Mr. Mackenzi), а в 1932-м — свой перевод романа «За решеткой» (Barred) Эдварда де Нёва, — под этим псевдонимом скрывался ее первый муж, Жан Ленглэ. А в 1934 году в свет вышло, пожалуй, самое знаменитое произведение Джин Рис — роман «Путешествие во тьме» (Voyage in the Dark). Последняя из пяти довоенных книг Джин Рис «Здравствуй, полночь» (Good Morning, Midnight) появилась в 1939 году. После этого наступила двадцатилетняя пауза — Джин Рис словно исчезла с литературной сцены. Воцарившаяся тишина была настолько глухой, что в начале 1950-х литературная общественность Великобритании решила, что писательница умерла. В 1958 году на Би-Би-Си готовили радиопостановку по роману «Здравствуй, полночь», и через объявление в газете «Радио Таймс» редакция просила прислать любые сведения об авторе: настолько плотной была завеса молчания, окружавшая Джин Рис. На объявление — так рассказывает легенда — откликнулась она сама. К тому времени она более десяти лет жила в Англии, сначала в Корнуолле, затем, в 1956 году, переехала в Девоншир. После смерти Лесли Тилдена Смита в 1947 году она вышла замуж в третий раз — за Макса Хамера, друга и помощника их семьи. В ту пору она работала над новым романом. Так состоялось второе рождение Джин Рис — ее возвращение из небытия. Интерес к ее творчеству тогдашних молодых «сердитых» (поколение английских писателей 1950 годов) был огромен — в 60-е заново переиздали все, написанное до войны. А когда в 1966 году вышел ее роман «Широко Саргассово море» (Wide Sargasso Sea) — история жизни креолки Антуанетты, прототипом которой послужил литературный образ безумной г-жи Рочестер, принцессы-креолки из романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» (1847), — критики заговорили чуть ли не о постмодернистском новаторстве Джин Рис. Роман получил сразу две престижные премии — литературную премию У.X. Смита и премию Королевского литературного общества. А в мае 1979 года, уже незадолго до смерти, за заслуги в области литературы Джин Рис, уроженка Вест-Индии, была удостоена Ордена Британской Империи.

* * *

Как-то в интервью с автором этих строк Джон Фаулз обронил: «Порой мне кажется, я родился не на той планете. У каждого, кому выпало жить в 20 веке, появляется этот чувство: мне следовало бы родиться в другом месте». Заметьте: наблюдение это отнюдь не означает, что где-то существует планета, на которой тебе и следовало бы родиться. Нет, отнюдь. Такого места нет в принципе. Каждый в этом мире бездомен и неприкаян. Суждение это в полной мере можно отнести к Джин Рис, валлийке по своим историческим корням, уроженке Карибских островов, француженке по принадлежности к сообществу населявшему острова Карибского моря — Доминику, Мартинику, Гаити, — подданной Великобритании, очень привязанной к Парижу, и, тем не менее, всю жизнь мечтавшей о Нью-Йорке. Дело, разумеется, не в перемещениях по земному шару, — сегодня этим никого не удивишь. А в том особом качестве сопричастности всякому, кто ощущает себя чужим, — именно здесь Джин Рис попадает в болевую точку, обнажает нерв многих «последних» вопросов. И если кто-то бросит походя: «Ну, об этом не писал только ленивый», позволю себе не согласиться. Мы привыкли воспринимать подобные взгляды писателя как нечто почти обязательное и подтверждать это литературными иллюстрациями: например, «Улиссом» и изгнанничеством Джойса, жизненными перипетиями Набокова, скитаниями Лоренса по миру в 1920-е годы, поздними произведениями Цветаевой (каждый поэт в этом мире — вечный жид) и т. д. Но у Джин Рис все другое: она словно приглашает читателя — давай, попробуй влезть в шкуру обыкновенного человека, который никому не нужен, всем и вся чужой. Заметьте: не талантливого и несчастного, не художника, который по определению достоин нашего сострадания, а любого, кому нет места, для кого нет любви в этом мире. Как точно сказал однажды Форд Мэдокс Форд: «Джин Рис первая оказалась по ту сторону баррикад: всегда рядом с неудачником, изгоем, отверженным, у которого и надежд никаких не осталось». Иногда ей, видимо, хотелось приоткрыться и процитировать в подтверждение своего кредо: «Вы ищете новый мир… Я знаю один-единственный — он всегда нов, ибо вечен. О, конквистадоры, покорители Северной и Южной Америки, велика ваша слава, геройски ваши поступки! Только моя доля труднее вашей, а дела мои — достойней. Я искупила свою жизнь тысячами мук, какие вам и не снились. Я искупила ее, умирая ежесекундно, в течение долгих лет, и, прежде чем наступит смерть, я завоюю этот мир — вечно новый, вечно юный. Рискните последовать за мной, и вы увидите сами». Цитата эта из проповеди матери Терезы сохранилась лишь в черновиках второй части незаконченной автобиографии Джин Рис «Улыбочку, пожалуйста» (1979). Но, судя по авторской помете на полях: «Не надо цитат. Поль Моран говорит, что английские романисты не могут слова написать, чтоб кого-то не процитировать. Так сказать, сначала текст, затем творчество. Меткое замечание», — рука художника и здесь беспощадно отсекала все лишнее: цитаты, эпиграфы, посвящения. Оставался только голос — чаще женский, будто вслух вспоминающий прошлое, будто снова — на странице — проживающий судьбу.