— Выходит, ничего нельзя сделать, чтобы помочь отцу?

Глядя на испуганного мальчика, Аврелий не стал огорчать его сильнее.

— Давай немного подумаем, Парис. Наверное, должно быть какое-то другое объяснение этой краже. И в самом деле, не все в случившемся понятно, — проговорил он, убеждая скорее себя, чем друга. — Например, как мог твой отец открыть сундук в темноте?

— У него была масляная лампа, она разбилась вдребезги. Говорят, он уронил ее, поскользнулся на масле и ударился головой об угол сундука, который опустошал.

— В таком случае куда он дел украденное?

— Никто не знает. И это, в общем-то, единственное обстоятельство, которое может служить доказательством его невиновности.

— Забудь об этом, Парис. Всегда можно сказать, будто у твоего отца был сообщник, — покачал головой Аврелий, огорчая друга.

— Кто-нибудь из слуг?

«Или его собственный сын!» — подумал Аврелий, поостерегшись, разумеется, высказать свое опасение вслух.

— Так или иначе, но Диомед почему-то осмелился войти в эту комнату, — произнес он.

— Это верно, но, скорее всего, он хотел только убедиться, что там все в порядке, прежде чем отправиться спать. И как раз в этот момент получил удар по голове, — объяснил Парис.

— Но на затылке нет раны, нет и никаких других примет, что на него в самом деле кто-то напал, — заметил Аврелий.

— Выходит, даже ты не веришь ему! — горестно воскликнул мальчик.

— Я не говорил этого, — возразил друг. — Что синяков нет, это еще ничего не значит. Известно же, что некоторые удары не оставляют на коже никаких следов. Против твоего отца, однако, есть и другие довольно серьезные улики. Каким образом, например, Диомед объяснит, почему сжимал в руке ключ или почему в комнате, где вы с отцом спите, обнаружена золотая пряжка? Старший слуга Аквила нашел ее там сегодня утром — она была за сундуком. Это старинное, дорогое украшение, переходит у нас из поколения в поколение, и наша семья редко использует его, предпочитая хранить в сундуке.

— Ясно же, что настоящий вор подсунул пряжку в наши вещи, чтобы свалить вину на моего отца! — заключил Парис.

— А у кого мог быть ключ от сундука? — поинтересовался Аврелий. — По традиции отец семейства всегда носит его на шее и никогда никому не передает. Его секретарь Умбриций между тем убежден, что твой отец мог тайком сделать себе слепок. Если так, то дело совсем плохо!

— Почему?

— Потому, Парис, что в сундуке хранится также рубиновая печать семьи Аврелиев, и она равноценна подлинной подписи отца семейства на любом документе… Понимаешь, что это означает?

— Но печать не украдена! Не могут же просто так обвинить честного человека! — возмутился мальчик.

— К сожалению, тут есть и другие обстоятельства, — неохотно продолжал Аврелий. — Аквила утверждает, что некоторое время назад мой отец приказал ему под большим секретом проверить книгу счетов.

— Ну и что?

— А то, что он, похоже, подозревал какой-то непорядок в управлении.

— Проверка? — побледнел мальчик, не решаясь спросить, что же выяснилось.

— Не волнуйся, Парис, никаких нарушений не обнаружено, — успокоил Аврелий, догадавшийся, о чем подумал мальчик.

— Значит, можно что-то сделать. Умоляю тебя, Аврелий, поговори с dominus,[9]как только он вернется. Попробуй объяснить ему все. Я дрожу при одной только мысли, что может произойти, если отца сочтут виновным. Ведь хозяин уже не раз обрекал людей на смерть! Помнишь Пульвилия!

Аврелий грустно покачал головой. Он слишком хорошо помнил тот случай. Бедного раба, поднявшего руку на хозяина, чтобы защититься от его ударов, велели распять, а товарищей, поддержавших его, отправили на невольничий рынок, выставив на продажу, словно вьючных животных.

Внезапно оказавшись свидетелем насилия и подлой низости своего родителя, молодой человек осудил его со свойственным юности нравственным максимализмом. И постепенно сыновья любовь испарилась, как вода в водяных часах, перетекающая капля за каплей из верхней половинки в нижнюю.

— Ты же знаешь, что у нас с ним не слишком теплые отношения. Он считает меня строптивым, непослушным и думает, будто добьется повиновения угрозой оставить без наследства, — с печалью произнес молодой Стаций. — Но если он рассчитывает, что это подействует на меня, и я склоню голову, то ошибается. Не запугиванием завоевывают уважение сына.

— И все же ты ведь любишь его… — рискнул заметить Парис, обожавший своего отца Диомеда.

— А за что его любить? — спросил Аврелий. — Он трус, всегда готов унизить слабого и не стыдится угодничать перед теми, кто сильнее его.

— Забудь о своих обидах и поговори с ним! Он выслушает тебя, ведь ты его единственный сын! — в отчаянии произнес Парис.

— Судя по тому, как он обращается со мной, вряд ли станет слушать, — заметил Аврелий. — Меня пороли куда чаще, чем иных моих слуг… Знаешь, он велел учителю Хрисиппу бить меня всякий раз, когда тот посчитает нужным. И уверяю тебя, эта старая мумия не скупится на расправу: он умирает от злости, что с ним обращаются как с простым рабом — с ним, учившимся у лучших учителей. Ругаться с отцом он не может, вот и вымещает все на мне.

— Я понимаю, чего тебе стоит просить о чем-либо отца, но сделай это ради меня! — снова взмолился друг.

— Ладно. Ради нашей дружбы забуду свою гордость и постараюсь что-нибудь сделать.

— Попросишь помиловать?

— Это бесполезно, Парис. Отец — человек злобный и мстительный, а в ярости вообще теряет разум. Чтобы убедить его в невиновности Диомеда, ему нужно представить хотя бы несколько весомых доводов, да и то неизвестно еще, станет ли он слушать нас. К сожалению, Аквила запер на ключ таблинум, поэтому невозможно осмотреть его.

— Но я собрал в мусоре осколки лампы. Может, они окажутся полезными. Вот посмотри!

— Покажи! — попросил Аврелий и принялся рассматривать черепки. — Вот сразу одна довольно любопытная деталь. Некоторые куски еще в масле, но какие-то они шероховатые, чувствуешь? Будто что-то прилипло, — заметил он, проводя пальцем по одному из осколков.

— Может, пыль?

— Нет, для пыли слишком крупные частицы. Песок, я думаю.

— Это важная улика?

— Да, — взволнованно ответил юноша. — Это означает, что твой отец, скорее всего, сказал правду! Если его ударили мешком с песком, на затылке могло и не остаться никаких следов. Мне кажется очевидным, что настоящий вор воспользовался именно таким оружием, чтобы оглушить его, и не заметил, что мешок порвался и песок просыпался на пол. Когда лампа упала, песчинки прилипли к горячему маслу.