портретах председателя Совнаркома и депутатов Новой Думы темнели селедочные пятна и желтели семена лопнувших томатов. Иной раз Он оживал, бодрился, преисполнялся надежд. Поговаривали что очередная сумма, выплаченная по репарации побежденной Германией, будет полностью обращена на восстановление русской культуры. Можно было ожидать переиздания самых удачных Его книг. С год назад докатились слухи, что будущая царица в безумном восторге от «парусной феерии».

— Когда я оправлюсь, большой роман будет уже готов. Сюжет давно здесь, — он стучал худым узловатым пальцем по центральной залысине лба. — Я готов, и если бы вот здесь белела стопка чистой, хорошей бумаги, можно было бы начать. Милая Хатидже, ты когда-нибудь слышала слово — Зурбаган?

— Нет. А что это?

— Город, в котором будут происходить главные события. Очень славный город! Мне в ухо, словно кто-то шепчет и шепчет: «бриг вошел в порт Зурбагана ранним вечером, мальчишки щурились на белоснежный корпус корабля и торопливо сматывали удочки». И я его вижу! Удивительно настойчивое видение. Надо бы перепроверить — нет ли такого города или острова в самом деле? Хотя нет. Полагаю, это литературное название. Может, его уже кто-то придумал и написал?

— Непременно проверим. Тебе станет полегче, я съезжу в Керчь и зайду в библиотеку, — пообещала Хатидже.

Она не верила ни единому Его слову. Он уже перестал просить папиросы и почти не вставал. Если целыми днями смотришь на заросший боярышником слон Бирзов-Оба, то, что ты напишешь?

Сейчас, стоя на безумно свистящем дворе, Хатидже глянула в ту сторону — широкий горб Бирзов-Оба высился над морем. С той, сейчас невидимой прибрежной стороны, обрыв резок и великолепен. Когда нет такого ветра, то…

Она трижды поднималась на гору. Искушение было велико. Хатидже знала, что слишком растолстела, одрябла, да и вообще поздно и незачем. Нужно вернуться в дом, плотнее закрыть дверь, поставить чайник…

— Нужно вернуться в дом и поесть, — прошептала Хатидже рвущему косынку ветру. Норд-ост слышать ничего не желал, разбивая слова женщины о ее зубы.

За спиной хлопнуло — она в ужасе обернулась — веревка была пуста, лишь единственная стойкая прищепка вращалась подобно крошечному пропеллеру.

Будь оно все проклято!

Следовало пойти за забор и поискать в ежевике — наволочка вполне могла зацепиться за колючие ветви. Глупо было вешать белье в такой шторм.

— Я больше не могу, — призналась Хатидже ветру. — Я делаю бессмысленные глупости. Пора сделать осмысленные.

Он спал. Хатидже достала с полки истрепанный томик Андреева. Страницы «Рассказа о семи повешенных» слиплись, сплошь в жирных отпечатках пальцев — деньги прятал еще Он, по-мальчишески любивший играть в конспирацию. Пакет страниц пришлось выдрать целиком — внутри таились червонцы, еще советские, хранимые на ремонт крыши. Или на похороны.

Хатидже подошла к треснутому зеркалу и попыталась привести себя в порядок. Уродливое, отвратительно разжиревшее пугало. Она подвела высохшей помадой растрескавшиеся губы, сняла из шкафа питерский жакет. Да, оставить Ему отвара ромашки и написать записку…

Комната с постелью умирающего, с кружкой на табурете и запиской осталась внизу. Хатидже взбиралась по крутому подъему, срезая путь к развилке дорог. Уносимый с пляжа песок стегал по щиколоткам и лицу, но сразу стало легче. Перейти через гору, там от Оссов наверняка попутная оказия в город подвернется. Время еще утреннее, вполне можно успеть…

Городской рынок потихоньку пустел, но народ еще был. И ветра здесь почти не чувствовалось — кварталы в низине заслоняли склоны Митридата. Хатидже прошла в незнакомую часть базара — гвозди, инструменты, косы, наковальни — мужской мир. Усатые рожи насмешливо щурились на забредшую не туда толстуху. Пустое, главное, запереть в себе нерешительность.

Она зашла в лавчонку, показавшуюся самой темной и сомнительной.

— Чего, тетка, надо? Если мышеловку, то на рядах подешевле будет, — окликнул хозяин из-за груды ржавого хлама.

— Мышеловка уже есть, — улыбнулась Хатидже, пытаясь сложить губы в былое, столичное, женственное. — Иной инструмент понадобился. Надежный.

— Да ну? — щурясь, подивился хозяин. — И для каких работ, изволите искать, гражданочка?

Намеков оказалось достаточно — не глуп оказался торговец инструментом.

…— Нет, если шибко надо, то можем и помочь, — хозяин — грузный, с толстым огромным греческим носом, казалось, не слишком и удивился. — Гроши-то есть, красавица?

— Есть. Но это смотря, сколько и за что, добрый человек.

— То разговор верный, — хозяин привычно вынырнул из-за завалов железа, выглянул наружу и накинул на дверь крюк — сразу стало темно. — Значит, смотри сюда, барышня. Отдам недорого, вещь хороша, но на любителя.

Револьвер внушал уважение — главным образом, размером. Хатидже ожидала что-то гораздо более скромное — вроде того «бульдога», что хранил в своем кабинете отец. Впрочем, то было столетие назад. А здесь здоровенное оружие, с истертыми накладками из латуни или бронзы.

— Исправен?

— Не бойся, не обману, — хозяин ловко извлек из барабана четыре крупных патрона, взвел курок…

Щелчок спуска убедительно прозвучал в тесноте лавки.

— Серьезный шпалер, не то, что нынешние пистолетики, — прищелкнул языком торговец. — Отдам со скидкой. Прямо скажу — патронов к ему уже не найти. Но эти-то проверенные, не сомневайтесь. Да вам обильный боеприпас и не к месту, не куропаток же щелкать. Вы, я вижу, столичная барышня?

— Происхождение к делу относится? — улыбнулась Хатидже. — Сколько?

Выходило дорого. Торговались.

— Да шо вы прямо как в Одессе, за рубель до икоты давитесь? — дивился носатый. — Я-то ладно, при торговом деле, а вы вроде благородного воспитания.

— Мне или удавиться, или купить, — кратко объяснила Хатидже.

— Шо, такие стесненные обстоятельства? — торговец помолчал. — Сколько грошей есть-то?

Покупательница назвала и он закряхтел:

— Вот на грех толкаете. Эх, а если разницу по старинке возместите? Честно сказать, даже не знаю, как у меня и язык повернулся. Что-то в вас этакое…

…Он сидел посреди железа, откинувшись на расшатанном «венском» стуле. Хатидже стояла перед ним на коленях, служила и слушала глубокие вздохи удовольствия. Пахло от лавочника едким потом, металлической окалиной и фаршированными перцами. Здоровьем пахло.

— Постой, мешок дам. А то уронишь шпалер на людях, — пробормотал продавец, застегиваясь. — И больше не появляйся. Стыдно мне чего-то. А ты ведь сама пришла. Тьфу, что за жизнь…

Морщась, он вернул один червонец, и Хатидже купила сыра, бутылку вина и пару настоящих лепешек. Попутная бричка довезла до поворота на Оссовы.

И снова она шла сквозь