Нанний почти не сомневался, что Амвросий договорится с патрикием Феодосием. Он даже знал, какие условия выдвинет епископ будущему императору. Амвросий был никеем, в отличие от константинопольского первосвященника Демосфила, придерживающегося арианства. Но после оглушительного поражения Валента, ярого приверженца именно этого направления в христианстве, влияние ариан в империи практически сошло на нет. И уж конечно, никеи не упустят возможности, чтобы поквитаться с противниками и вернуть под свой контроль утерянные храмы. Сиятельный Нанний не вникал в суть разногласий, возникших между сторонниками двух направлений христианской религии, просто в данных конкретных обстоятельствах поддержка епископа Амвросия была для него куда важнее, чем поддержка епископа Демосфила, находящегося в Константинополе, и он сделал свой выбор, руководствуясь разумом, а не сердцем.

Магистр Нанний выбрал для проживания этот ничем не примечательный двухэтажный дом только потому, что из его окон хорошо просматривалась не только площадь перед курией, где остановился божественный Грациан, но и несколько прилегающих к площади улиц. Прожитые годы, — а Наннию недавно исполнилось пятьдесят, — научили его осторожности. Варвары как зараза распространялись по провинциям обширной империи, и никто не мог дать гарантии, что уже завтра они не появятся в Нижней Панонии. Император Грациан прибыл в Сирмий в сопровождении десяти легионов пехоты и пяти тысяч клибонариев. Еще пятнадцать легионов под началом дукса Фригерида прикрывали сейчас границы Панонии и Иллирика. И если бы речь шла только о готах, то этих сил, пожалуй, хватило бы, чтобы очистить Фракию и Мезию от напасти. Юный Грациан без оглядки рвался в драку, но магистр Нанний и дукс Фригерид были слишком опытными людьми, как в воинском деле, так и в управлении империей, чтобы бросать на кон все и сразу. На протяжении нескольких месяцев Нанний удерживал Грациана, горевшего желанием отомстить готам за убитого дядю Валента, и, как теперь выясняется, был совершенно прав в своих опасениях.

— Нотарий Пордака прибыл? — спросил магистр у раба, склонившегося в поклоне.

— Светлейший муж ждет твоих распоряжений в соседний комнате, сиятельный Нанний.

— Зови, — коротко бросил магистр.

Пордака был законченным проходимцем, готовым служить и нашим и вашим, а потому магистр Нанний никаких иллюзий на его счет не питал. Но это, разумеется, еще не повод, чтобы отталкивать человека, обладающего хорошим нюхом и полезной информацией. Когда-то Пордака занимал весьма высокий пост в префектуре Рима, но, по слухам, крупно проворовался. Каким-то образом ему удалось избежать заслуженной кары, и он перебрался в Константинополь, где, кажется, преуспел. Во всяком случае, у Нанния были все основания полагать, что нотарий Пордака человек не бедный, хотя тот никогда не хвастался своим достатком и все время норовил урвать из небогатой императорской казны изрядный кус. Магистр не собирался потакать авантюристу в его бессовестных притязаниях, однако у него хватало ума понять, что люди, подобные нотарию, даром не служат. К счастью, у Пордаки было две слабости: кроме сребролюбия он страдал еще и честолюбием. Прохиндей мечтал стать римским сенатором, и Нанний обещал ему в этом помочь.

— Патрикий Руфин в Сирмии? — резко обернулся к новому гостю магистр.

— Он в Панонии, — частично подтвердил подозрения Нанния нотарий. — Однако я не думаю, что он сунется в город, переполненный агентами императора. К тому же многие чиновники свиты Грациана знают его в лицо.

— Руфин собирается встретиться с Меровладом?

— Вне всякого сомнения, — кивнул Пордака. — Иначе зачем ему так рисковать?

— И о чем бывший патрикий собирается говорить с ругом? — спросил магистр.

— Осмелюсь тебе напомнить, сиятельный Нанний, что бывших патрикиев не бывает, — поправил магистра нотарий. — Я, разумеется, не собираюсь оспаривать указ покойного императора Валентиниана, лишивший Руфина званий, должностей и привилегий, не говоря уже об имуществе, но никто не может отнять у человека того, что он получил от предков — знатность рода. Руфин, несмотря на изгнание и опалу, остается в глазах многих римлян, как простого люда, так и чиновников, птицей очень высокого полета. Со всеми вытекающими из этого факта последствиями.

— Иными словами, он вхож в дома римских сенаторов и высших чиновников из свиты императора?

— Ты, как всегда, попал в точку, сиятельный Нанний, — польстил магистру Пордака.

Сам Пордака тоже претендовал на родовитость, что было со стороны сына рыбного торговца большой наглостью, но Нанний пока не собирался ставить на место зарвавшегося самозванца. Придет срок, и магистр воздаст нотарию полной мерой, во всяком случае, сенатором Пордаке не бывать, пока жив сиятельный Нанний. А что касается его притязаний, то пусть надеется. В конце концов, именно надежда делает нашу жизнь если не радостной, то сносной.

— Что ты слышал о франках? — спросил Нанний, жестом приглашая Пордаку к столу. — И какие вести идут из Венедии?

В отличие от худосочного епископа Амвросия, нотарий обладал приличной комплекцией и очень хорошим аппетитом. Во всяком случае, он с удовольствием приналег на угощения, выставленные расторопными слугами магистра совсем для другого человека. Вином он тоже не пренебрег. Справедливости ради надо сказать, что Пордака не забывал и о деле, щедро делясь с гостеприимным магистром полученными в готском стане сведениями.

— Я одного не могу понять, светлейший Пордака, — задумчиво проговорил Нанний, — почему Руфин тебя до сих пор не повесил?

— Спасибо тебе на добром слове, магистр, — обиделся нотарий.

— Так посуди сам, светлейший Пордака, кем же тебя считать Руфину и готам, как не агентом Грациана? — усмехнулся Нанний.

— Можно подумать, что я скрываю от варваров свою преданность божественному императору. Я говорю об этом на всех углах. И уж конечно, патрикий Руфин знает о нотарии Пордаке если не все, то многое. Но в отличие от тебя, магистр, ему и в голову не пришло заподозрить меня в двоедушии.

— То есть, если я правильно тебя понял, светлейший Пордака, Руфину выгодно, чтобы полученные тобой сведения дошли до ушей близких к императору людей?

— Очень может быть, сиятельный Нанний, — кивнул нотарий.

— Но ведь эти сведения могут быть ложными?

— Я не так прост, магистр, как тебе кажется, — усмехнулся Пордака. — И если я говорю, что рекс Гвидон сочетался браком с прекрасной Констанцией, дочерью давно почившего императора Констанция, то, значит, так оно и есть.

— А какое мне дело до рекса Гвидона? — в раздражении воскликнул Нанний.

— Императору Валенту, не в обиду тебе будет сказано, магистр, тоже не было дела до божественного Гвидона, но именно этот рекс снес ему голову на моих глазах. А русколанская конница втоптала гвардейцев императорской схолы в землю.

— А почему вдруг этого варвара называют божественным? — удивился Нанний.

— Соплеменники считают его сыном одного из самых почитаемых варварами богов. Возможно, даже его земным воплощением. Во всяком случае, ребенок, рожденный Констанцией от Гвидона, объявлен в Девине воплощением бога Ярилы, призванным изменить мир. Он получил имя не то Кладовлада, не то Ладовлада, то есть сына богини Лады и бога Велеса, со всеми причитающимися столь важной особе атрибутами.