Однако сам он предпочитал быть честным с самим собой и прекрасно сознавал, что каждая медаль имеет две стороны.

Герцогу никогда не удавалось долго сохранять интерес к одной и той же женщине. Как правило, он первый уставал и разрывал отношения, что нередко вносило в его жизнь неразбериху и беспорядок.

Сами женщины никогда не бросали его. Герцога всегда удивляла эта власть, которая заставляла женщин со страстью и неистовством бросаться в омут любви, теряя не только сердца, но и головы.

Он отнюдь не был жесток. Напротив, был полон сострадания, особенно когда дело касалось животных или людей, которые оказались в безвыходном положении.

Его щедрость не знала границ. На ипподроме он был всеобщим любимцем не только потому, что его лошади были одними из лучших и нередко приносили ему победу (в Англии любят и ценят хороших спортсменов), но еще я благодаря своим бесчисленным пожертвованиям и благотворительным акциям.

В мире спорта герцог был прекрасно известен своим великодушием и щедростью, молва о которых с поразительной скоростью распространялась по свету. Каждый, кому не повезло, мог рассчитывать на его помощь.

Но женщины были исключением из этого правила. Каждый роман оканчивался мучительной сценой расставания с мольбами и слезами. Сам герцог» прекрасно сознавая, что разбивает женские сердца, был не в состоянии что-нибудь изменить.

Он не мог себе представить, как случается, что беззаботный, беспечный, невинный флирт, игра двух взрослых, опытных людей, вдруг неожиданно превращается в настоящее поле сражения. И эту войну женщины всегда проигрывали. Сам же герцог — никогда.

Как-то раз он пожаловался своему секретарю, доверенному человеку, который вел все его дела и был свидетелем взлетов и падений личной жизни герцога:

— То, что я не могу спокойно расстаться ни с одной женщиной, — это просто нелепо! Каждый раз это сопровождается драмами, более уместными в «Друри-Лейн»!

В тот момент у герцога как раз подошел к концу очередной роман: его пассия — прелестная молодая балерина — совсем перестала его интересовать.

Во времена Карла II покровитель прекращал наскучившие ему отношения, щедро одаривая предмет былой страсти за то удовольствие, которое эти отношения ему доставляли. Женщина возвращалась к прежней жизни» но став значительно богаче. Она имела возможность демонстрировать ценные трофеи, делиться опытом и воспоминаниями.

Что же касается герцога, то на его долю, как правило, доставались потоки женских слез, истерики, мольбы, просьбы объяснить, что же было сделано не так.

— Все было замечательно, — успокаивал герцог очередную возлюбленную. — Но дело в том, что любая женщина, как бы образованна, талантлива и привлекательна она ни была, рано или поздно перестает меня интересовать.

И так бывало не только с представительницами театральной богемы и среднего класса, но и с женщинами из высшего общества.

Несомненно, великосветские дамы были более образованны, некоторые даже обладали блестящим умом, могли участвовать в обсуждении политических событий и последних светских скандалов.

И тем не менее герцог убедился, что все это лишь еще больше затрудняло расставание с ними. Они также считали себя вправе требовать от него избитых объяснений относительно угасшей страсти.

Как-то раз секретарь герцога, мистер Грейшот, хотя и знал, что его светлость, задавая свой риторический вопрос, не ждет ответа, все-таки сказал:

— Заранее приношу свои извинения, ваша светлость, но мне кажется, ваша проблема в том, что вы избалованы жизнью.

— Избалован? — воскликнул герцог. Вопрос прозвучал резко, как пистолетный выстрел.

— Когда я был маленьким, моя мама учила меня считать удачи и подарки судьбы, — продолжал мистер Грейшот. — Когда я пытаюсь подсчитать ваши удачи и победы, должен сказать, у меня получается весьма внушительный список!

Герцог улыбнулся:

— Я совершенно согласен с вами, Грейшот. Но мне кажется, меня нельзя назвать неблагодарным. Если я и жалуюсь на судьбу, я говорю не о богатстве, а лишь о женщинах.

— Не вижу разницы, милорд, — настаивал Грейшот. — Вам дана какая-то необыкновенная притягательность для прекрасного пола. Женщины не могут устоять перед вами. Они хотят удержать вас подле себя, и когда вы бросаете их, это повергает их в отчаяние.

— Это и меня не оставляет равнодушным, — вздохнув, отозвался герцог.

— Есть одно изречение, подходящее к вашему случаю, — продолжал мистер Грейшот. — Ничто не дается даром, за все приходится платить.

— Вы полагаете, я не плачу своих долгов? — резко спросил герцог.

— Я говорил не о деньгах, ваша светлость.

— Я понимаю. Однако обычно это эффективное средство, когда требуется залечить душевную рану.

— Да, но не в вашем случае, ваша светлость.

Секретарь говорил тихо, но очень искренне.

Несколько мгновений герцог молча смотрел на него, затем рассмеялся.

— Ладно, Грейшот, ваша взяла! — признал он. — Но все, что вы мне сейчас говорили, только прибавляет мне уверенности в собственных силах.

Теперь, вспоминая этот разговор, герцог подумал, что ему и вправду есть чем похвастаться. А к концу Гудвудских скачек к длинному списку его побед, несомненно, прибавится имя Фенеллы Ньюбери.

Вспомнив прелестную Фенеллу, герцог ощутил какое-то волнение в той части тела, где, как он предполагал, у него находилось сердце.

Если бы в этот момент он мог видеть свое лицо, он сразу заметил бы в глазах блеск нетерпения в ожидании того, что ждет его в ближайшие дни.

Примерно то же самое он испытывал на охоте, когда после долгого преследования вскидывал ружье на плечо и прицеливался, заметив на фоне пурпурного вереска силуэт жертвы…

Такое же возбуждение охватывало его, когда он скакал по полю вслед за сворой гончих, которые травили лису и вот-вот должны были выгнать зверя на охотников.

Герцог был метким стрелком, он мог подстрелить осторожного фазана, который сидел так высоко, что оставался недосягаем для других. Ощущение глубокого удовлетворения охватило его, и, конечно, оно не могло не прибавить самонадеянности кому угодно.

«Бесспорно, в некоторых отношениях я человек исключительный, — размышлял герцог, правя лошадьми. — Каким был, по-своему, конечно, и Карл II. Благодаря таким, как мы, этот мир становится гораздо приятнее».

Он улыбнулся своим мыслям и принялся гадать, испытывает ли Фенелла Ньюбери такое же нетерпение в ожидании встречи с ним, как он сам.

Еще он подумал, что маркиза Беркхэмптон поступила очень предусмотрительно, пригласив к себе Фенеллу, коль скоро хотела заполучить в качестве гостя его самого и помешать ему остановиться, как обычно, в Гудвуд-Хаусе.

Сам герцог ничуть против этого не возражал.