не зря, — буркнул Миша.

Они стояли друг напротив друга, их разделял только выставленный вперёд радужный зонт. Молчание, пожалуй, слишком затянулось. Но они продолжали оценивающе разглядывать друг друга. Словно проверяя, сравнивая, в чем- то себя убеждая.

— Может поужинаем вечером вместе, если у тебя нет никаких планов, все-таки пятница? — предложил Миша.

— Ты знаешь, — улыбнулась Аня, — планы есть, я хотела выставить на Авито шкаф, но, пожалуй, это подождёт.

— Чем же плох твой шкаф? — удивленно спросил Миша

— В нем слишком легко потерять самое необходимое, — указывая глазами на зонт, проговорила она.

Миша легко улыбнулся и протянул ей руку.

Ты помнишь?

Когда загорается лампа,

И плещется дождь за окном,

Дрожишь, как от сильного залпа,

Идёшь в коридор босиком,

Прислушавшись к шорохам двери,

Задев по дороге кота,

Ты ждёшь появление пери-

Наряд ее шелк и тафта.

Движения плавны, ленивы,

На шее кулон золотой,

А волосы цвета той жнивы,

Где солнце и свод голубой.

Индийский узор на предплечье,

В глазах колыханье свечей,

Встаёт за спиной Междуречье,

Когда обращаешься к ней.

На старом, больном патефоне

Мелодия века звучит,

Как будто застрявши в муссоне,

Джаз на пластинке звенит.

Осенний закат догорел, в ярком свете фар по асфальту разбегались золотые ручьи, они текли по проспекту вниз, под склон, сливались в широкие дождливые реки. Холодная, промозглая осень. В окне второго этажа высокого, красного дома, стоящего на самом из города, загорелась лампа. Можно было невооружённым взглядом разглядеть двух человек: молодой мужчина и девушка. Но вряд ли кто-то из случайных прохожих, оказавшихся этим ненастным вечером на улице, обратил бы на них внимание.

Было ли в них что-то примечательное?

Пожалуй — да. Между ними, даже через пелену дождя, сквозь блестящие от капель, ледяные окна можно было разглядеть то чувство, которое неожиданно настигает, разделяя жизнь на до и после. То, как он обнимал ее тонкую фигуру, зарывался носом в копну каштановых волос, не оставляло вопросов об их отношениях. Квартира, в которой они коротали вечер, была маленькая: светлые обои в прихожей, небольшое зеркало, тумба. Одна комната, служившая гостиной и спальней одновременно. В углу прятался жёлтый торшер, он старчески наклонился над обветшалым креслом, стоящим около длинной, покрытой лаком стенки, полки которой ломились от собраний сочинений в красных, синих, черных и зелёных корочках. Тёмно-коричневые шторы обрамляли окно, складки падали на стол, где царил рабочий беспорядок: валялись исписанные мелким неровным почерком листы бумаги, пара чересчур сильно заточенных карандашей, чертежная линейка, открытая книга, с загнутой страничкой. Рядом со столом — коричневый раскладной диван, на нем несколько подушек, украшенных синими парчовыми тесемками и кисточками, они выбивались из общего интерьера своей вычурностью, нескромностью. Девушка принесла их однажды с индийской ярмарки, в надежде, что квартира станет немного уютнее. На вытертом старом паркетном полу лежал красны, шерстяной ковер, который очень давно связала бабушка молодого человека. За столько лет верной службы коврик полинял и истрепался. На тумбочке, рядом с диваном, ютился музыкальный проигрыватель. Когда его включали он потрескивал, покашливал, тактично намекая о своем возрасте, но добросовестно исполнял французский шансон, мировой рок, Beatles и

джаз.

Панорамное, с низки подоконником окно было любимым местом девушки. Когда она приходила днем, то непременно устраивалась на нем, облокачиваясь спиной на стену, часами могла смотреть на золотые кудри берёз, стоящих около дома, ее завораживал прозрачный, чистый свет, пробирающийся сквозь кроны, тонкие, блестящие паутинки. Ей казалось, что это кружева, падающие с неба, призванные ещё больше украсить золотую осень. Белая церковь с синими куполами, стоящая далеко, в маленькой деревеньке за холмом приковывала ее взгляд. Гордые, холодные кресты, взмывающие в небо, заставляли ее задуматься. В такие моменты она настороженно терла ладони, ощупывала безымянный палец правой руки, тяжело вздыхала. Иногда она отворяла ставни, ветер врывался в комнату, белый тюль взлетал под потолок, а затем, словно флаг, выпархивал из окна.

Вечерами она закутывалась в пушистый плед, обнимала колени и смотрела на убегающие вниз по склону фонари, проносящиеся с гулом машины. Он колдовал у плиты, готовил ужин, варил глинтвейн. В воздухе пахло апельсинами, корицей и яблоками. Потом он приносил шахматную доску. Они играли. Он непременно выигрывал. От досады у нее на щеках вспыхивал тревожный румянец, чахоточно блестели глаза-она негодовала.

Он смеялся над тем, как смешно она вздергивает подбородок, как раздуваются крылья узкого носа, который из-за этого походит на летучую мышь, подходил к ней, обнимал за плечами, прижимал к груди и обещал больше никогда не выигрывать. Хотя оба они прекрасно знали, что завтра он будет обещать то же самое. Иногда она наобум вытаскивала красный или синий томик с полки, реже черный, и читала вслух. Он прикрывал глаза, слушал таинственные легенды о рыцарях круглого стола, о греческих героях. Руки его тяжелели, тело расслаблялось, терпкая дрёма наползала вместе с ее голосом. Раздражение и злость метались в засыпающей голове: «Зачем она читает, ведь у нас так мало», — думал он про себя, потирая лицо ладонями. Он забирал у нее книги, притягивал к себе и долго целовал. Она смеялась, говорила, что его борода похожа на ежа, упиралась ему в плечи, но он всегда побеждал. Тени ползли от жёлтого торшера, сплетались на стенах в причудливые узоры. Проигрыватель потрескивал, из динамиков тихо, проникновенно, отражаясь от стен, ворковал Джо Дассен:

Et si tu n'existais pas,

Dis-moi pourquoi j'existerais.

Pour traîner dans un monde sans toi,

Sans espoir et sans regrets.

Et si tu n'existais pas,

J'essaierais d'inventer l'amour,

Comme un peintre qui voit sous ses doigts

Naître les couleurs du jour.

Et qui n'en revient pas.

Et si tu n'existais pas,

Dis-moi pour qui j'existerais.

Des passantes endormies dans mes bras

Que je n'aimerais jamais.

Et si tu n'existais pas,

Je ne serais qu'un point de plus

Dans ce monde qui vient et qui va,

Je me sentirais perdu,

J'aurais besoin de toi.

Et si tu n'existais pas,

Dis-moi comment j'existerais.

Je pourrais faire semblant d'être moi,

Mais je ne serais pas vrai.

Et si tu n'existais pas,

Je crois que je l'aurais trouvé,

Le secret de la vie, le pourquoi,

Simplement pour te créer

Et pour te regarder.

Если б не было тебя,

Ответь мне, для чего мне жить.

Без надежд, без потерь, без тебя,

Без любви во мгле бродить.

Если б не было тебя,

Придумал бы себе любовь,

Как художник, чья кисть вновь и вновь,

Являет к жизни