бы поддерживает с Михой связь. И почему-то именно сейчас Гена чувствовал необходимость поговорить с Михой, что называется «по душам». Даже несмотря на долгую паузу в общении. Даже несмотря на тот случай, после которого он уволился со «скорой», а ребята остались. Случай, о котором они все старались не вспоминать.

Был обычный ноябрьский день — не тёплый «подарок» родом из бабьего лета, но и не зимний предвестник, окончательно взявший погоду за горло. Димыч поглядел на листок с адресом через стёкла своих «профессорских» очков, немного нахмурился и передал его сидевшему за «баранкой» Михе.

— Знаешь где это?

Миха покрутил листок, почесал затылок и радостно возвестил: «Залесская, 193… А, ну так это же девятиэтажки в самом конце улицы!», — и завёл мотор. Серая «буханка» с красным крестом, бодро покряхтывая сочленениями, выкатила из больничного двора. Сидевший в задумчивости Димыч всё же уточнил у Михи, уверен ли тот, что понял, куда им нужно ехать. Миха, картинно обидевшись, заявил, что уже достаточно хорошо знает этот городишко, и хоть сам он живёт в другом районе, прекрасно понял, что им именно туда. Ну а если они ему — водителю скорой с уже трёхлетним стажем — не верят, то могут пойти… пешком или достать из бардачка карту и убедиться. Водителю со стажем верили, но карту достать им всё же пришлось. Впрочем, не сразу.

— Так это «цыганские» новостройки что ли? — очнулся вдруг Федяй.

— Почему цыганские? — не понял Миха.

— Там раньше какие-то цыганские захоронения были или вроде того. Когда стройка началась, вдруг откуда-то целый цыганский табор нарисовался. Протесты организовывали, но только спохватились они поздно. Стройку, говорят, сам городской глава крышевал, ну в смысле бывший — Пиманов — коней который недавно двинул. Строительная компания скоренько туда технику нагнала, котлованы под фундамент начала рыть, и только тогда эти цыганские протесты начались. Да где уж там!

Генка слушал приятеля внимательно. Он жил от этого места ещё дальше Михи, а Федяй, наверное, наоборот ближе всех, и поэтому мог знать подробности. Он тоже что-то такое припоминал про цыганские протесты.

— А мне кажется, там речь была о скотомогильнике? — Димыч по праву фельдшера имел у них в команде возможность подвергать сомнению любые версии санитаров, особенно Федяя.

— Ой, да это цыгане же и придумали! — отмахнулся Федяй. — Я и про захоронение, и про скотомогильник, и про священное место тогда историй наслушался. Они как могли народ пугали, а бабки потом возле подъездов на лавочках от нечего делать всё это обсасывали по кругу. Одна старая цыганка даже по телевиденью местному выступала. Ну как выступала — их барон выступал и её притащил. Мол, ей больше ста лет, и она живёт на краю этого кладбища и будто бы его охраняет. Так она уже такая старая была, что и говорить почти не могла, ну а толстый барон всё байку затирал про какого-то древнего злого духа, который душами людей питается и в том месте его несколько веков назад пленила цыганская колдунья. Место, значит, теперь там священное — злого духа как бы на привязи держит…

И тогда Генка тоже вспомнил, что сам видел это в новостях. Он как раз пришёл домой и включил телевизор на середине сюжета. Ему запомнилась словно для контраста стоявшая рядом с толстым бородатым детиной — наверное, самим бароном — маленькая седая старушка в цветастом платке с большими светлыми глазами. Обычно, когда показывают таких бабулек, они любят без умолку рассказывать о своём житье-бытье, держа в руках икону или пышный каравай на традиционном вышитом рушнике. Эта старушка в руках держала не рушник, а какую-то тряпицу, больше похожую на старый кусок кожи. Эту фиговину оператор взял крупным планом. Там был корявый рисунок — изображение напомнило Генке клубок извивающихся змей, только вместо змеиных голов безымянный художник изобразил человеческие черепа. Почти человеческие, потому что глазниц на черепах Гена не заметил, а почти всю поверхность лицевого черепа занимали зияющие пустыми чёрными провалами распахнутые рты. Детина рядом всё говорил и говорил, а старушка молча показывала свою тряпку в камеру.

— Байка про бабайку? — хохотнул Миха. — А если стройку начнут, то разрушат сдерживающие чары, и вылезет тот демон, так что ли?

— Да, что-то такое, я уж и не помню толком. — признал рассказчик.

— Но дома ведь всё равно строят. Успокоились цыгане значит? — уточнил Димыч.

— Да кто их спрашивать бы стал? — отозвался Миха. — Они скорее всего просто денег хотели или квартирки себе в новом доме выбить на халяву!

— Я тоже не в курсах, как это всё разрулилось. Цыгане, когда стало известно о предстоящей стройке, налетели целым табором. Я и не знал, что у нас их в городе столько есть. А как стройка началась, куда-то исчезли. Девятиэтажки всё равно возводят. Слушок ходил, что там вроде и правда вырыли кости какие-то, но замяли дело, а саму стройку забором сплошным обнесли, чтобы не лазил никто. И вообще место нехорошее оказалось — несколько строителей там погибли.

— Может быть, народ там селиться не станет? — предположил Димыч.

— Ещё как станут! Там ведь и лес ещё рядом — природа, красиво…

«Буханка» тем временем приехала на улицу Залесскую и шустро пробралась к видневшимся впереди раскрашенным «а-ля что-то весёленькое» высоткам. И вот тут начались затруднения. Трио новеньких девятиэтажек на нечётной стороне улицы имело номера «187», «189» и «191». Накатанная грузовиками грунтовая дорога в сотне метров после сто девяносто первого дома подводила грязную жирную черту под территорией города, после которой как-то сразу начинался лес. Затёртая карта всё же была извлечена из бардачка, но и она не пролила свет на ситуацию — два года назад, когда её печатали, нумерация домов на Залесской улице вообще заканчивалась на номере сто восемьдесят пять. В ответ на Михины расспросы немногочисленные прохожие недоумённо пожимали плечами и с любопытством провожали взглядом карету скорой помощи.

И всё же им повезло. Восьмая или девятая остановленная ими женщина в запачканных грязью джинсах оказалась сотрудницей РЭСа. Она и объяснила, что нужный дом будет за последней высоткой, если ехать дальше по грунтовке.

— Спасибо! А кто там живёт-то хоть? — на прощанье поинтересовался у женщины Мишка. Та пожала плечами.

— Бабуля чокнутая. — сказала она, развернулась и отправилась дальше по своим делам.

«Буханка» нехотя вскарабкалась на прокатанную самосвалами и ими же разбитую дорогу и заскрипела по ней, огибая колеи. Миха держал руль обеими руками и ругался сквозь зубы. Димыч сосредоточенно смотрел вперёд, Федяй почему-то икал и никак не мог прекратить эту напасть, а