— Ладно, Ульри, — остановил ее Энди, — не дергай его. Ему и так сегодня досталось.

— Кстати, профессор, — Ульрика переключилась на своего босса. — Вы хорошо всё сказали, как всегда, впрочем.

— Из такого вступления следует, — пояснял Глебу профессор, — что юная леди сейчас нанесет беспощадный удар.

— Но, — продолжала Ульрика, — есть одно «но», сэр. То, чем вы занимаетесь, и есть хирургия.

— Я же говорил! — обрадовался Снайпс.

— При всем моем, деликатно говоря, несочувствии ее теориям, она права, профессор, — сказал Энди.

— Я попробую… я должен понять здесь. — Глеб допил воду и смотрел, куда можно поставить стакан.

Механический уборщик забрал у него стакан и смахнул несколько капель воды с его одежды.

— Похвально, Глеб. — Ульрика подошла к нему вплотную. — Понять, разобраться, это хорошо. Так вот для полноты понимания: Драй родной брат Кели.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Глеб.

— Но здесь некому спросить: «Кели, Кели, где брат твой, Драй?» Во всяком случае, пока, — ввернул Энди.

— Заткнулся бы ты лучше, а?! — эта почти до слез злость Ульрики.

— Всё, пора, — скомандовал Снайпс. — Энди, приступай.

— Есть, сэр. — Энди встал за пульт управления. — Но я остаюсь при своем мнении.

Невидимый и неслышный для племени аппарат землян оторвался от грунта и завис над стоянкой. (Старт аппарата для племени был внезапной волной мощного, но тут же затихшего ветра.)

— Может быть, вы все-таки скажете мне, что собственно… — попытался Глеб.

— После, мистер Терлов, после. На сегодня ваше дело только смотреть, — оборвал его профессор. Добавил примиряющее:

— Завтра, на станции я отвечу на все ваши вопросы. — Повернувшись к Ульрике:

— Прошу вас, мисс.

Ульрика разблокировала излучатель и нажала пусковую кнопку.

На поляне племя собирало ягоды. Что-то на первый взгляд похожее на дикую клубнику, но куда крупнее и с большой коричневой косточкой внутри. Если ягода съедалась, косточка не выбрасывалась. Они складывали косточки в выдолбленный из куска дерева чан. Интересно, что они приготовят из косточек после? В такой же чан, стоящий рядом складывались целые ягоды. Впрочем, они не только делали запасы, но и угощали друг друга. Поначалу это показалось Глебу какой-то любовной игрой. Но оказалось, угощали не только юноши девушек, девушки юношей — все угощали всех. Кажется, все здесь были сколько-то влюблены во всех.

Со стволов деревьев они снимали то, что Глеб принял за грибы, но это оказалось чуть ли не устрицами какими-то.

— Да-да, мы так и назвали их сухопутными устрицами, — усмехнулся Энди.

Устрицы давались нелегко. Они снимали их специальными палками. Малейшая неточность и устрица длиной сантиметров тридцать-сорок вместо того, чтобы быть насаженной на острие падала вниз и разбивалась вдребезги. То, что было снято с дерева невредимым, опять-таки складывалось в специальный чан.

— Кажется, здесь торжествует трудовая теория происхождения человека, — сказал Энди.

Глебу показалось, что он издевался не столько над трудовой теорией, сколько над Ульрикой.

— Интересно, — продолжил Энди, — сколько тысячелетий уйдет у них на то, чтобы они догадались выращивать устрицы возле своих жилищ на маленьких столбиках?

— Спроси у нашего шефа, — фыркнула Ульрика.

— Я подумаю, — кивнул профессор Снайпс.

— Уж сделайте милость, — состроил гримасу Энди, — очень хочется дожить до результата.

Ну да, конечно, думал Глеб, они ускоряют чужой прогресс. Зло это или же благо, веками этот спор был умозрительным для человечества, и вот теперь ему — Глебу придется быть в нем чем-то вроде арбитра, оценивать первые результаты.

Они угощали друг друга сочным мясом устриц… Ни сколько-то значимой иерархии и уж точно никакой борьбы за иерархию, никаких группировок и прочего. Все радовались всем. Радовались теплому светлому дню, солнышку, небу, самому ходу жизни. Вот юноша замер, пораженный красотой пейзажа. Вот девушка зачарована игрой светотени в листве.

— Такие картинки, я полагаю, вам несколько больше по вкусу, мистер Терлов? — усмехнулся профессор Снайпс.

— У меня они вызывают примерно тот же рефлекс, что был у нашего гостя при знакомстве с племенем Кели. — Тут же встрял Энди.

— То племя мы называем племенем альфа, — пояснила Ульрика Глебу. — А это племя омега, — сказала Ульрика с придыханием.

Энди хихикнул.

Двое мужчин вынесли на поляну старуху с парализованными ногами, усадили ее на траву, вручили огромную устрицу, положили перед ней пригоршню ягод на большом листе.

— Племя альфа, если отвлечься от наших эмоций, не показало ничего такого, чего не могли бы сделать наши предки на Земле. Эти же, ой, извините, племя омега пока что не потрясло каким-то немыслимым для Земли добром или же недоступной земному человеку гармонией, — комментировал Энди.

Ульрика возмущенно отвернулась.

— Да-да, он прав, — профессор говорит Ульрике, не отрываясь от иллюминатора, — всё меркнет по сравнению с моей добротой и снисходительностью как руководителя проекта.

На поляне возник спор. Двое мужчин собирались выяснить отношения. Ну, точно, из-за женщины.

— Кажется, сейчас сцепятся, — говорит Энди. — Никакого уважения к многолетним усилиям профессора Снайпса. Полнейшее презрение не только к Ульрике Дальман, но и к генной инженерии в целом.

Женщина, которая была предметом раздора, подошла к конфликтующим, обняла сначала одного, потом другого, что-то такое шептала каждому, успокаивала и успокоила, примирила их друг с другом и с ситуацией. Потом отдалась сначала одному, потом другому. И всё так по доброму, искренне, человечно. И в мужчинах не было (теперь не было?) того, что писатель когда-то назвал «жестоким сладострастием».

— А ведь что-то в этом есть, — кивал каким-то своим мыслям Энди. — Но, обратите внимание, сейчас победила природа, социальная природа этих людей, а не вся эта генетическая модуляция по методике нашей Ульрики.

— Вот и хорошо, что природа, — ответила Ульрика. — Слава богу, что природа. Значит, мы помогаем природе, а не насилуем ее.

— Блажен, кто верует, — усмехнулся Энди.

— Я понимаю, конечно, — Ульрика обращалась к профессору Снайпсу, — помогать природе не столь престижно, конечно, нежели создавать ее вновь, не так захватывает дух…

— Вам не надоело еще, мисс? — профессор морщился как от зубной, пусть и не острой, но всё-таки боли. — Сколько можно?

— А сколько можно вам? — не унималась Ульрика.

— Ничего, я уже близок к тому, чтобы найти ген занудства, — профессор попытался разрядить обстановку, — и вот тогда мы решим проблему Ульрики раз и навсегда.