Я и сам сперва получал такое пособие. Весьма при­личную сумму, которая позволила безработному отцу се­мейства начать новую жизнь с длительного путешествия. Когда же я вернулся домой, то обнаружил кипу писем с биржи труда. В них говорилось, что если я лично не яв­люсь на биржу до такого-то числа, то выплаты прекра­тятся. За мной сохранялось право опротестовать данное решение. Но я этим правом не воспользовался.

Конечно, замечательно, что мы живем в стране, где, по словам Петера Стордейка, «общее благосостояние рас­пределяется среди восьмидесяти процентов населения». Однако по-прежнему неясно: выдержит ли наша про­славленная стабильность приостановку в медоточивом потоке государственных инвестиций и пособий, скрыва­ющем все социальные различия, согласно концепции Эрхарда «Благосостояние для всех».

Большинство экспертов, к сожалению, считают, что массовые увольнения — лишь предвестники будущего величия. В этом году ожидается еще около 100 тысяч банкротств компаний и частных предпринимателей, а также ускорится перемещение производства в страны с дешевой рабочей силой. Согласно осторожным прогно­зам, к 2010 году сократятся каждое четвертое рабочее место на производстве и каждое третье в розничной тор­говле. К тому же не надо забывать о распространившей­ся практике слияний. Сейчас в Германии более 400 ты­сяч банковских служащих. Но кто из них сохранит свое место, когда число банков уменьшится вдвое? Давление глобализации на наши кошельки скоро станет настоль­ко сильным, что даже те, у кого будет работа, не смогут поддерживать прежний уровень жизни.

«В тот день, когда откроют последнюю цистерну неф­ти, капитализм рухнет», — сказал Макс Вебер в знамени­той беседе с Вернером Зомбартом. Большинство из нас до этого дня доживет. Колин Кемпбелл, непререкаемый авторитет в оценке запасов нефти, в 2004 году заявил: «Судя по всему, в следующем году мы достигнем макси­мума». Этот «пик», который Кемпбелл раньше прогнози­ровал на 2010 год (за что числился в рядах пессимистов), станет «моментом истины для всемирной экономики». После него она будет существовать за счет запасной ка­нистры, а размеры потребления увеличатся.

Если справедливо, что сегодняшний рост цен на нефть свидетельствует о начале решающей гонки по до­быче нефти, то мы приближаемся к смене эпох и кризис 1929 года по сравнению с грядущим всемирным эконо­мическим кризисом покажется детской забавой. Время беззаботного предрождественского шопинга, время, когда можно было включить стиральную машинку, что­бы постирать пару носков, время двух квартир, трех ав­томобилей и поездок в Тунис на выходные скоро станет для нас далеким, сказочным прошлым. Цены на элект­ричество, отопление, воду, транспорт взлетят вверх, а значит, во много раз возрастет стоимость коммунальных услуг. Старательное мытье баночек из-под йогурта и ис­пользование ламп дневного света ничем ситуацию не улучшат. Так что на самом деле стабильность нашей эко­номики можно сравнить лишь со стабильностью браков Йошки Фишера.

Не будем обманываться: лучшие годы уже позади. Однако в этом есть и положительная сторона: капита­лизм веками учил нас, что бедность — нечто постыдное. Бедняки считались неудачниками, тупицами, лентяями. И все же аксиома капитализма, утверждавшая «Может каждый!», оказалась ложной. Может не каждый! Рушатся карьеры, люди разделяются на победителей и побеж­денных, и число последних постоянно растет. Сегодня обеднение перестает быть личной катастрофой, потому как оно вызвано общими проблемами. Судьба отдельно­го бедняка становится проявлением исторической зако­номерности, а это в какой-то степени утешает.

Намного легче перенести собственное фиаско на фо­не краха целой эпохи. Этим объясняется то хладнокро­вие, с которым люди, изгнанные в 1945 году из своих дворцов и усадеб, продолжали жить при новых порядках. Старый остзейский граф сказал мне как-то со смешным, характерным для прибалтов выговором : «Имуш-шество, друг мой, имуш-шество — веш-шь преходяш-шая. Мы потеряли всё, зато расселились по миру. Париж, Мадрид, Южная Америка. В эстонской провинции порой бывает невыносимо скуш-шно».

Собственный опыт позволяет мне утверждать, что определенная степень обеднения и правильное отноше­ние к нему могут способствовать формированию непод­ражаемого стиля. Предки мои беднели на протяжении многих веков, и нет ничего странного в том, что я могу дать несколько советов, как чувствовать себя богатым в годину бедности.

Возвышение нашего рода относится к глубокой древно­сти. Люди тогда боялись разбойников и искали защиты от отчаянных головорезов у их менее отчаянных коллег «в законе». Деньги текли рекой и позволяли нам отстра­ивать прекрасные замки. Наше первое родовое гнездо, Шёнбург, с X века стоит в Тюрингии на берегу Зале. Во времена императора Барбароссы, в середине XII века, мы расширили наши владения в районе Мульде и по­строили новую резиденцию в Глаухау. Рвы замка в Гла-ухау не были заполнены водой, как это обычно делалось. Нет, в качестве дополнительного устрашения во рвах жили медведи. До XVIII века наш род правил в сего­дняшней Юго-Западной Саксонии. Веттины, ставшие к тому времени курфюрстами, из поколения в поколение старались оспорить наше главенство на берегах Мульде. И чем сильнее они становились, тем лучше у них это по­лучалось.

В 1803 году королевство Саксония окончательно за­хватило наши земли. Но лишь спустя полтора столетия коммунистам удалось изгнать моих родных из замков. В частности, из Вексельбурга, где мой отец провел детство и где Мульде так красиво вьется по бесконечному парку. Впрочем, к тому времени фундамент нашей власти и на­шего богатства был уже давно разрушен. Экспроприация замков советскими властями лишь логически завершила затянувшийся процесс: превращение маленькой, неза­висимой династии в квартирную аристократию. А вот привычка терпеть неудачи сослужила нам после добрую службу.

Моих родителей можно назвать высококвалифици­рованными бедняками. Им обоим суждено было стать беженцами вместе с десятками тысяч других представи­телей того поколения. Отец в шестнадцать лет перевез свою мать и пятерых младших братьев и сестер на Запад, а затем еще раз вернулся на Мульде, поскольку не пони­мал, отчего надо бояться русских оккупантов. Он избе­жал ареста только потому, что сам тоже перебрался на Запад. Любопытно, какие вещи из замка своих родите­лей отец захотел взять с собой. Оставив драгоценности и столовое серебро, он забрал рога первого зверя (неболь­шого козлика), убитого им с разрешения отца на охоте.

Мать — ей был двадцать один год — бежала из Венг­рии в 1951-м, в эпоху очередного ужесточения сталинско­го режима. Когда она вся в пиявках вышла на австрий­ский берег озера Нойзидлер-Зе, у нее не осталось ровным счетом ничего. В Венгрии ей, как классовому врагу, за­прещали работать даже уборщицей.

Свадьба родителей, у которых был лишь минимум необходимых вещей, пришлась на самый пик немецко­го экономического чуда. Они поселились в маленькой квартирке в берлинском рабочем районе Темпельхоф, и там на свет появилась моя сестра Майя. Потом переехали в Штутгарт, где родилась Глория. Тут отец устроился специальным корреспондентом «Немецкой волны» в Африке. С середины до конца шестидесятых семья жи­ла в Африке: сперва в Ломе (Того), где родился мой брат, а затем в Могадишо (Сомали). И там, и там со скромной зарплатой немецкого корреспондента можно было чув­ствовать себя королем.