— А девочки все о любви да о любви… — Когда в кухню заглянул муж, она не заметила. — Тема, конечно, интересная, но кушать все-таки хочется. Когда приступим? Восемь часов уже.

Наташка вскочила и потопала из кухни, отворачиваясь от отца. Он проводил ее недоуменным взглядом и спросил у жены без особого интереса:

— Чего это она?

— Анну ждала, чего же еще, — сердито сказала Тамара. — Пирожкам еще минут десять сидеть. Сейчас я стол накрывать буду. Коль, ты бы мусор вынес пока, а?

— Да я же утром выносил, — с заметным недовольством заявил Николай. — Откуда ты столько мусора берешь?

— Отовсюду, — устало ответила она. — Целый день квартиру чищу, готовлю, мою, мету… Оттуда и мусор. Ай, ладно. Потом вынесем. Ты деду лекарство дал?

— Черт, забыл… А ты что ж не напомнила?

— Вот напоминаю. — Тамара невольно усмехнулась, предвидя его ответ на следующий вопрос. — А с Чейзом кто погуляет?

— Ну почему все дела на меня валить надо? — возмутился Николай. Впрочем, возмутился как-то вяло, не агрессивно как-то возмутился, даже, можно сказать, мирно. — Мне там еще кое-что сделать надо, и к тому же сейчас «С легким паром!» начнется. И рано еще Чейзу гулять. Мы его потом выведем, попозже, ладно?

— Ладно, — согласилась Тамара, привычно загоняя усталое недовольство поглубже. В конце концов, семья — это самое важное на свете, и так далее, и тому подобное, и все такое, что там еще она только что говорила Наташке… И все это — чистая правда. И нельзя допускать, чтобы из-за каких-то мелочей в семье начался раздрай.

Но, черт побери, как же много этих проклятых мелочей, какая огромная куча этих подлых мелочей, целая гора, просто египетская пирамида, и она чувствует себя замурованной в этой пирамиде, как какая-нибудь Тутанхамонша. Или как их там звали? Тамара торопливо глянула в зеркало над мойкой и очень старательно улыбнулась: да, мол, фараонши мы, никто в этом и не сомневался.

— Тебе, может, помочь? — неуверенно сказал Николай, откровенно прислушиваясь к звукам телевизора. — Может, надо чего?

— Деду лекарство дай, — напомнила она мягко. — Пусть молоком запьет, вот в этой чашке тепленькое, я специально для него согрела.

— А, да, — спохватился Николай, взял чашку с молоком и с озабоченным лицом вышел. Заметно было, что бремя ответственности на своих широких плечах он несет с некоторым трудом.

«Помощник, — хмыкнула про себя Тамара. — Добытчик, защитник и каменная стена. Глава семьи». Впрочем, хмыкнула вполне беззлобно, даже с некоторым веселым снисхождением. В конце концов, можно считать, что с мужем ей повезло. Особенно если сравнивать его с чужими мужьями. Николай не был ни алкоголиком, ни бабником, ни склочником, ни тираном, какими в той или иной степени были практически все чужие мужья, которых она знала. Николай был спокойным и разумным, и это ей в нем нравилось больше всего. Он без проблем уживался с ее бабушкой и дедом, не раздражался из-за бытовых мелочей, не лез в ее методы воспитания детей, не выражал недовольства по поводу бесконечных — и часто неожиданных — визитов ее многочисленных друзей… В общем можно сказать, что он и сам был ее другом. Да, вот именно, другом. С мужьями это редко случается, насколько она могла судить по рассказам подруг и по собственным наблюдениям. И ко многим вещам он относится так же, как она. Например, переживал, когда умерла бабушка. Дед болеет — и Николай тревожится, вон, понес ему лекарство. Анькино замужество ему нравится ничуть не больше, чем Тамаре… А что он такой… ну, такой невыразительный — это даже хорошо. Ей и на работе хватает криков, выяснений отношений, маханий руками, рыданий в туалете и всякой такой экспрессии. Она так устает от всего этого за день, что имеет право надеяться на тишину, покой и порядок. Ну, хорошо, порядок ей приходится обеспечивать самой — причем порядок в самом широком смысле, от рядового мытья посуды до организации Анькиной свадьбы… тьфу ты, опять сердце заныло… А уж на покой она имеет право надеяться. Так что все правильно, спокойный, бесконфликтный, мирный… какой еще? В общем, такой, какой он есть, муж ее вполне устраивал. И на своей работе он такой же, и там это тоже всех устраивает. Значит, правильно она сделала, когда почти двадцать лет назад согласилась выйти за него замуж.

Ну и ну… с чего бы она сейчас вдруг об этом задумалась: правильно, неправильно? Тамара даже какую-то неловкость почувствовала, как всегда чувствовала неловкость от мыслей, которые нельзя высказать при детях. Или при бабушке с дедушкой. Таких мыслей она не любила, они ей мешали жить так, как она считала нужным, — открыто и откровенно, ничего ни от кого не пряча, — поэтому такие мысли она давила в зародыше, а их появление объясняла себе перепадом давления, магнитными бурями и всякими другими внешними факторами, которые от нее не зависели. Как Анькино замужество, например. Черт, да что же это такое! Рано еще ее сердцу болеть… Тамара воровато оглянулась на дверь и полезла в холодильник за корвалолом. Ничего, она сейчас эту гадость чесночком заест, а если Наташка все-таки учует запах, так всегда можно сказать, что корвалол нечаянно открыла, с апельсиновой эссенцией перепутала, пузырьки и в самом деле похожи.

На мягкий чмок дверцы холодильника в кухню тут же приперся Чейз, тряся ушами, вертя хвостом, блестя глазами и шумно, со всхлипом облизываясь, — в общем, выражая полную готовность сожрать что-нибудь вкусненькое.

— Ух ты и бессовестный зверь, — удивилась Тамара. — Ты же недавно ужинал!

Чейз сел у ее ног, склонил башку набок, уставился ей в глаза честными глазами и тоненько сказал:

— Й-я?

Тамара засмеялась, потрепала лохматые собачьи уши, сунула корвалол в холодильник и вытащила кусок сыра. Чейз с щенячьего возраста до самозабвения любил сыр, его и назвали сначала Чизом, это уж потом он незаметно превратился в Чейза, для удобства произношения. Чейз выхватил у нее из пальцев ломтик сыра, шумно сглотнул и опять выжидательно уставился в глаза, вывалив язык и подхалимски улыбаясь.

— Все, хватит, — строго сказала Тамара. — Потом еще дам, попозже, подожди.

Чейз согласился, но опечалился, шлепнулся посреди пола на пузо, положил морду на вытянутые лапы, расстелив уши на половину кухни, вздыхая и помаргивая грустными глазами, — в общем, всячески демонстрируя свою полную и безоговорочную подчиненность и зависимость. Тамара опять засмеялась и погладила его шелковое ухо босой ногой, а Чейз слегка повернул голову и быстро лизнул ее ногу горячим шершавым языком. Хороший пес, умный. И зачем ей корвалол, если у нее есть такая хорошая и умная собака?

— Наташ, — позвала Тамара дочь, слегка повысив голос. — У меня все готово! Скатерть постелила? Давай-ка посуду расставим.

Настроение у нее улучшилось… ну, не то чтобы улучшилось, но вошло в рамки привычного домашнего спокойствия, и сердце уже не так ныло, и усталость как-то затушевалась, ушла на задний план. А на переднем плане опять была ее всегдашняя кипучая энергия и жажда деятельности. В конце концов, у нас Новый год или не Новый год? У нас лучший в мире праздник, а мы тут ползаем, как сонные мухи! Быстро, быстро, на стол — вот это и вот это, Наташка, протри вилки, Коля, переоденься, Чейз, не путайся под ногами, пирожки пусть постоят под полотенцем, а вино уже пора достать из холодильника, Наташ, попробуй картошку — сварилась? Салат я уже заправила, неси на стол, Коль, ты бы все-таки переоделся… ну и что ж, что гостей не будет, все равно праздник есть праздник.