Те, кто с детства мечтает о китах, редко становятся учеными. В лучшем случае они вырастают в ветеринаров или тренеров дельфинов, а чаще всего просто растворяются в мирской суете и лишь изредка с ностальгией вспоминают о былом увлечении. Большинство известных мне китоведов пришли в эту профессию через что-то еще. Так было и со мной.

У меня никогда, вплоть до самой первой встречи, не было особой тяги к косаткам, а детским увлечением были представители семейства собачьих – волки, шакалы, койоты, гиеновые собаки и все остальные. Эта склонность привела меня на рубеже веков на остров Медный в составе экспедиции МГУ им. Ломоносова, занимавшейся изучением редкого медновского подвида песца.

На Медном нет постоянных жителей, и песцы там почти не боятся людей – за ними можно наблюдать буквально на расстоянии вытянутой руки, а особо назойливых приходится даже отгонять вежливыми пинками, чтобы они из природного любопытства не прокусили наблюдателям сапоги. Песцов там немного – всего около сотни, и почти каждый из них носит в ухе специальную метку, по которой можно определить, где он родился, когда создал семью, и проследить прочие интимные подробности его жизни.

На Медном и произошла моя первая встреча с косатками. Точнее, встречей это назвать сложно – косатки даже не подозревали о моем присутствии, а для меня они были маленькими черными треугольничками в окуляре бинокля. Мне подумалось тогда: как, должно быть, сложно изучать этих животных, таких трудноуловимых в бескрайних морских просторах. В жизни вообще часто бывает, что кажущееся сложным оказывается простым, а непредвиденные сложности возникают, казалось бы, на пустом месте.

Основная проблема при работе на Медном, как и в других удаленных точках нашей страны, – это транспорт. Рейсового сообщения там нет, а средствами для аренды судна или тем более вертолета наша экспедиция не располагала. Чтобы добраться до Медного и выбраться с него, приходилось ненавязчиво «садиться на хвост» представителям другой, более богатой экспедиции, занимавшейся изучением сивучей. Но и у них порой случались накладки, связанные с другой основной проблемой работы на Медном – погодой.

Нас должны были забрать с острова вертолетом в начале августа. Но, как назло, погода, нередко баловавшая нас солнышком в июле, в августе надолго испортилась: Медный накрыло туманом. Дважды в сутки наши коллеги расчехляли старенькую коротковолновую рацию лишь для того, чтобы получить очередной «отбой». Только три недели спустя мы наконец услышали долгожданное гудение винтов. В Петропавловске-Камчатском мы оказались в двадцатых числах августа, и эта задержка послужила причиной смены моей научной ориентации, поскольку в те дни как раз проходила подготовка экспедиции по изучению косаток в Авачинском заливе, и в нее требовались волонтеры.

Идея исследования косаток в России возникла за несколько лет до этого во время исторической встречи трех «родителей» проекта – американо-канадско-британского писателя Эриха Хойта, российского ученого Александра Бурдина и японской любительницы китов Харуко Сато. Но тогда я ничего об этом не знала. С Александром Михайловичем мы были едва знакомы, с Харуко, на американский манер сокращавшей свое имя до Хэл, мы впервые встретились за несколько дней до старта экспедиции, а с Эрихом познакомились лишь два года спустя.

Кроме Бурдина и Хэл, в экспедиции принимала участие моя однокурсница Карина, специально выписанная для этой цели из Москвы. В отличие от меня, она всегда хотела заниматься китообразными и успела уже сделать курсовую работу по поведению белух в московском дельфинарии. Вторым волонтером поехал студент Сергей, который вместе со мной только что вернулся из медновской песцовой экспедиции. «Драйвером», т. е. водителем лодки, стал сотрудник Камчатрыбвода Николай Павлов – жизнерадостный охотовед, неутомимый турист, душа любой компании, впоследствии не раз помогавший нам в наших китологических изысканиях.

Через пару недель, проведенных в сборах и приготовлениях, мы высадились на маленьком, засиженном чайками островке, расположенном чуть южнее ворот в Авачинскую губу. Сейчас этот остров стал весьма популярен, и в разгар сезона его акватория буквально кишит катерами и ботами с жаждущими приобщиться к природе туристами, а в те годы редкими посетителями были лишь бичеватые рыбаки на моторных лодках, базировавшиеся в бухте напротив.

Мы заселились в полусгнившую хибару, неизвестно кем, когда и для чего построенную. Возможно, ее происхождение было связано с автоматическим маяком на вершине острова, поскольку от него к хибаре сквозь травяные джунгли и непролазные заросли ольхи тянулись какие-то полузасыпанные землей кабели. Сейчас там стоит новый современный маяк, работающий на солнечных батареях, а в те годы в центре острова располагался РИТЭГ – радиоизотопный термоэлектрический генератор. В советское время РИТЭГи широко использовались для питания автоматических маяков, но из-за возможности радиоактивного загрязнения были довольно опасны. Мы старались обходить его стороной.

Остров называется Стáричков в честь птиц-стáриков, которые гнездятся на обрывистых склонах. Но самые заметные его обитатели – тихоокеанские чайки, заполняющие все акустическое пространство пронзительными склочными криками, а также деловитые топорки с огромными яркими клювами. Топорки кружат над островом, как пчелы над ульем; в полете каждый из них выглядит так, будто спешит по какому-то очень важному делу, но, если проследить за птицей взглядом, нередко выясняется, что она просто летает кругами.

Стариков днем не увидишь – они либо в море, либо тихо сидят на гнездах, зато в сумерках у них начинается веселье. Их колония располагалась как раз над нашим жилищем, и по вечерам казалось, что там происходит какой-то гномий праздник: невидимые в темноте существа шуршали, шумели, переговаривались, перелетали туда-сюда. А в конце июля у них начинался сход птенцов. Птенцы стариков сходят на воду вскоре после вылупления, ночью, чтобы не попасть на зуб (точнее, в клюв) прожорливым чайкам. Происходит это так: родители слетают на воду и начинают звать птенца звонкими чирикающими свистами, и он бежит на зов, непрерывно отвечая им, чтобы не потеряться. Время от времени птенцы по ошибке забегали в нашу хибару, и мы бережно относили их к воде.

Вершина острова Старичков почти плоская и покрыта травой в человеческий рост, процветающей на отходах жизнедеятельности бесчисленных чаек. Но добраться до вершины не так-то просто – приходится лезть по крутому склону, да еще вызывая этим активное неодобрение птичьего населения. Топорки в целом довольно безобидны – максимум могут с перепугу упасть на голову, от неожиданности неловко стартанув в воздух. Зато чайки – настоящая напасть: они с возмущенными криками кружатся над тяжело пыхтящим, с трудом карабкающимся по склону человеком, стараются нагадить ему на голову, а особо агрессивные могут даже ударить клювом в макушку.

На следующий день после заброски мы впервые залезли на вершину и выбрали наблюдательную точку на мысу. Смотрит он ровно на восток, но Сергей, решительно взявший на себя руководство наземными наблюдениями, назвал его «мыс Северный». С него наблюдатели должны были в бинокль обозревать акваторию и по рации сообщать лодочной команде о появлении косаток. Команда эта, в которую входили Хэл, Бурдин, Коля и кто-то из студентов, обшаривала окрестные бухты или просто болталась в море, ожидая сигнала сверху.