— Да, — сказала она, скупо улыбаясь.

— Это хорошо, — сказал он. — Моя страна очень далеко.

Кристин не знала, что и ответить.

— Это очень интересно, — сказала она. — Tres interessant. — Наконец-то подъезжал трамвай: Кристин открыла сумочку и вытащила билетик.

— Я еду теперь с тобой, — сказал он. И сжал ее руку выше локтя.

— Ты… остаешься… здесь, — сказала Кристин; ей хотелось наорать на него, но она просто делала паузу после каждого слова, будто разговаривала с глухим. Она оторвала его руку — хватка у него слабая, куда ему против ее накачанных теннисом мышц. Кристин соскочила с тротуара и поднялась по ступенькам в трамвай, слушая с облегчением, как с лязгом закрываются за ней двери. Проехав квартал, Кристин позволила себе посмотреть в боковое окно. Он стоял там же, где она его бросила: кажется, что — то записывал в своем блокноте.

Когда Кристин вернулась домой, ей только хватило времени, чтобы перекусить, но и то она едва не опоздала на заседание Дискуссионного клуба. Темой встречи было: “Постановили: Эта Война Устарела". Ее команда выступала “за” и выиграла.

С последнего экзамена Кристин вышла с депрессией. Не в экзамене дело, а в том, что это последний экзамен, означавший конец учебного года. Кристин заскочила в кофейню, как обычно, и пришла домой рано, потому что заняться больше и нечем.

— Это ты, дорогая? — крикнула ей мать из гостиной. Должно быть, она слышала, как хлопнула входная дверь. Кристин вошла и плюхнулась на диван, сбив аккуратно расставленные подушки.

— Как экзамен, дорогая? — спросила мать.

— Нормально, — безучастно сказала Кристин. Все нормально, она сдала экзамен. Она не была блестящей студенткой и знала это, но зато она старательная. В ее курсовых профессора всегда оставляли комментарии типа: “серьезная попытка” и “тщательно продумано, но, пожалуй, не хватает напора”, ей ставили “хорошо”, иногда даже с плюсом. Кристин занималась по курсу политологии и экономики и по окончании надеялась получить работу при правительстве: с отцовскими связями у нее был неплохой шанс.

— Я рада.

Кристин с досадой подумала, что ее мать имеет весьма смутное представление о том, что такое экзамен. Сейчас мать расставляла в вазе гладиолусы, на руках резиновые перчатки, чтобы не поранить руки, она всегда надевала резиновые перчатки, занимаясь, как она это называла, “домашними делами”. Насколько понимала Кристин, такие домашние дела сводились к расстановке цветов по вазам: нарциссы, и тюльпаны, и гиацинты, гладиолусы, ирисы, розы, еще астры, хризантемы. Иногда мать готовила — изящно, пользуясь кастрюлями с подогревом, но это для нее было просто хобби. А все остальное делала служанка. Кристин казалось, что как-то нехорошо держать прислугу. Нынче можно нанять только иностранную прислугу или беременных, и на их лицах написано, что их так или иначе эксплуатируют. Но мать Кристин говорила: а чем еще им заняться? Иначе одним остается жить в приютах, а другим застрять на родине. И Кристин вынуждена была согласиться: пожалуй, так и есть. Как бы то ни было, спорить с матерью трудно. Она такая хрупкая, так хорошо сохранилась, что, кажется, дохни на нее — и на лоске образуется трещинка.

— Звонил очень приятный молодой человек, — сказала мать. Она закончила расставлять гладиолусы и теперь снимала перчатки. — Он попросил тебя, я сказала, что тебя нет, и мы немного поболтали. Дорогая, а ты мне про него не рассказывала. — Мать надела очки, висевшие на декоративной цепочке через шею, — дала понять, что вышла из декадентского, капризного состояния духа и примеривает облик женщины интеллигентной, передовых взглядов.

— Он представился? — спросила Кристин. У нее было много знакомых молодых людей, но они не так часто звонили: свои деловые вопросы они решали с ней в кофейне или после занятий.

— Он человек другой культуры. Сказал, что перезвонит позднее…

Кристин призадумалась. Она знала немного таких представителей другой культуры, в основном из Великобритании, и они были членами Дискуссионного клуба.

— Он изучает в Монреале философию, — подсказала мать. — Судя по говору, он француз.

И Кристин начала припоминать того человека в парке.

— Я как раз не думаю, что он француз, — сказала она.

Мать снова сняла очки и рассеянно погладила наклоненный гладиолус.

— Ну, во всяком случае, у него был французский говор. — Мать задумалась на мгновение, с цветочным скипетром в руке. — По-моему, будет неплохо, если ты пригласишь его на чай.

Мать Кристин старалась как могла. У нее были еще две дочери, и обе пошли в мать, красивые. Одна уже благополучно замужем, да и у другой определенно не будет проблем. Подруги успокаивали ее насчет Кристин, приговаривая: “Она не толстая, у нее просто широкая кость, в отца”. - или: “Кристин пышет здоровьем”. Две другие дочери никогда не были общественницами в школе, но поскольку Кристин, скорее всего, никогда не будет красивой, даже если похудеет, ей остается только быть спортивной, политически активной. И хорошо, что у нее много интересов. Мать при всякой возможности старалась поощрять интересы дочери. И Кристин чувствовала, когда мать слишком лукавит: в голосе ее позвякивал упрек.

Кристин знала, что теперь надо бы изобразить радость, но ей ничего не хотелось изображать.

— Я не знаю. Подумаю, — уклончиво ответила она.

— Ты какая-то усталая, солнце мое, — сказала мать. — Может, хочешь молока?

Когда зазвонил телефон, Кристин принимала ванну. Особо мечтательной девушкой она не была, но в ванной часто представляла себя дельфином — эта игра досталась ей от служанки, что купала ее в детстве. Теперь Кристин слышала, как в холле колокольчиком звенит голос матери, а потом в дверь постучали.

— Кристин, тебе звонит этот милый студент-француз, — сказала мать.

— Скажи ему, что я ванной, — ответила Кристин громче, чем следовало. — И он не француз.

Кристин прямо слышала, как нахмурилась ее мать.

— Это будет не очень вежливо, Кристин. Думаю, он не поймет.

— Хорошо, — сказала Кристин. Она вылезла из ванной, обернула розовое крупное тело полотенцем и прошлепала к телефону.

— Алло, — сердито сказала она. По телефону он даже не казался жалким — он раздражал. Удивительно, как он ее нашел: скорее всего, обзвонил по телефонной книге всех абонентов с такой же фамилией, пока не наткнулся на нее.

— Это твой друг.

— Я поняла, — ответила она. — Как поживаете?

— Я очень хорошо. — Последовала долгая пауза, и Кристин так и подмывало сказать: “Ну, тогда пока”. - и повесить трубку. Но она чувствовала, что в дверях спальни замерла мать, точеная, как статуэтка. Потом он сказал: — Надеюсь, ты тоже хорошо.

— Да, — ответила Кристин. Она не собиралась поддерживать разговор.

— Я прихожу на чай, — сказал он.