— Но я ни словом не обмолвилась о яде, — прошептала Елизавета, лихорадочно сопоставляя факты. Она не проглотила ни крошки, но по-прежнему чувствовала во рту горький вкус пирожного. Нет, это нельзя объяснить тем, что кто-то из кондитеров забыл подсластить угощение. Елизавета вытерла губы тыльной стороной ладони. — Я вовсе не намеревалась…

— Я знаю, знаю, что эта женщина отравила мою добродетельную матушку, — сказала королева. И подступила ближе. Елизавета двумя руками вцепилась в спинку резного дубового кресла. — В Кимболтонском замке, где она и умерла. Яд, это был яд.

Елизавета знала, что «этой женщиной» всегда называли ее родную мать, Анну Болейн, которая много лет назад вытеснила из сердца короля родительницу Марии.

— Нет, — быстро возразила Елизавета, — это не может быть правдой. Ваша мать была тогда больна и…

— Говорю тебе, это сущая правда, и ты не смеешь мне перечить. Королева Екатерина писала мне об этом, а годы спустя я услышала это из уст преданной ей леди де Салинас, которая была с ней до конца. Твоя мать — блудница Болейн — околдовала нашего отца, чтобы он прогнал свою супругу Екатерину, а потом отравила ее в изгнании. Королева писала мне, что до смерти напугана. Те немногие фрейлины, которые с ней оставались, вынуждены были жарить мясо в камине ее спальни, чтобы защитить ее от яда, но эта ведьма все равно…

— Ложь! — вскричала Елизавета и тут же, широко открыв глаза, зажала рот ладонями. Она знала, что должна держать язык за зубами или просто уйти, но ее руки помимо ее воли сжались в кулаки и взлетели к поясу. Она так сильно замотала рыжей головой, что застучали жемчужины на ее уборе. — Нет, ваше величество, этого не может быть, — более сдержанно проговорила Елизавета. — Я не поручусь, что…

— Убирайся вон. Вон! Мне невыносимо твое присутствие. Я думала, мы сможем быть сестрами, союзницами, подругами. Но между нами слишком много кровной вражды, и заметь, что не я все это затеяла.

Королева подошла так близко, что Елизавета увидела собственное отражение в ее беспокойных глазах.

Инстинкт самосохранения возобладал. Принцесса обуздала эмоции, присела в реверансе и склонила голову.

— Что бы ни произошло между нашими давно покойными матерями, моя королева, я люблю и чту ваше пресветлое величество. Я ваша верноподданная, и этот разговор о яде горек мне, ибо, видит Бог, я не виновна ни в каком…

— Все, и особенно ты, в чем-то виновны, — перебила Мария, процедив последнее слово сквозь зубы. — Во желчи бо горести и союзе неправды зрю тя суща[2]. Такова была женщина, тебя породившая, такова и ты сама. Возвращайся в свой загородный дом и даже не помышляй плести заговоры против своей Богом данной королевы!

Покидая королевские покои, Елизавета была настолько подавлена, что не заметила, как какая-то женщина в вуали быстро отступила в тень.

Пять лет спустя

Двое всадников гнали лошадей сквозь алый с темнеющим золотом лес по дороге к сельскому поместью Уивенхо. На пронизывающем осеннем ветру их черные плащи развевались, точно крылья воронов.

— Как давно вы здесь не были, милорд. Но я вижу, что вы помните дорогу, — окликнул Уилл Бентон своего хозяина, Генри Кэри, заглушая ровную дробь копыт.

В холодном предвечернем воздухе дыхание мужчин превращалось в маленькие облачка.

— Пять лет, прошедшие с тех пор, как Мария Кровавая воссела на троне, тянулись бесконечно, Уилл, и даже теперь наши беды еще не кончились. Но я никогда не забуду дорогу домой, к матушке. Я молюсь только, чтобы мы не опоздали, ибо она тяжело больна. Письма дьявольски долго идут к нам с Екатериной, ведь мы спрятались в Швейцарии, будто испуганные кролики.

— Испуганные? Только не вы, милорд. Вы просто осторожны и терпеливо ждете лучших времен. Если трон займет ваша кузина, принцесса Елизавета, на Англию, на всех нас опять прольется солнечный свет, верно?

Генри не ответил. Произносить ее имя даже здесь, где никто не мог его услышать, было небезопасно. Он попытался вызвать в памяти лик младшей кузины, но перед его мысленным взором представало лишь сияющее видение с волосами, как красное золото. Генри помнил, как Елизавета неуклюже перебирала ногами — ей было три года, когда ее мать, а его тетю Анну лишили головы, — но взрослой он ее почти не видел. В детстве они провели вместе некоторое время, когда их общая кузина Екатерина Говард была королевой. Позднее, будучи одним из Болейнов, Генри вынужден был держаться на безопасном расстоянии, в то время как Елизавета шагала по улицам Лондона в праздничном шествии в честь коронации ее сводного брата, малолетнего короля Эдуарда.

Генри покачал головой и подвинулся в седле поближе к шее коня. Теперь Мария Кровавая объявила себя беременной. Хвала Господу, королевские врачи в конце концов сказали, что в ее чреве нет ничего, кроме гнойной опухоли.

— И ядовитой злобы, — пробормотал Генри.

— О чем вы, милорд?

— Поехали скорей, Уилл. Пища и очаг ждут нас сразу за этой рощей.

Четверо спрятались за массивными дубами и платанами, окаймлявшими дорогу в Уивенхо. Буйная молодая поросль и стволы деревьев будут скрывать их, пока жертва не въедет в западню. На повороте замедляют ход даже лошади, которых гонят во весь опор.

Главарь махнул одному из своих людей, чтобы тот спрятался в чаще, и приложил палец к губам. Завидев это, двое, что стояли по другую сторону дороги, перестали топать ногами, по лодыжки утопавшими в сухой листве. Хвала угодникам, подумал главарь, что лес еще не сбросил своего пышного убранства и надежно скрывает их от человека, который сегодня днем должен проехать здесь верхом. По крайней мере, так она обещала.

Заслышав отдаленный стук копыт — ехало двое, не больше, — он подал первый сигнал. Его люди наложили стрелы на тетиву, подняли и выровняли прицелы, наводя их на мишень. На стрелах красовалось идеальное оперение, а острые кончики были щедро смазаны густой пастой, которую она приготовила из морозника и чего-то еще, чем, как она говорила, можно убивать волков и лис. «Будь осторожен, если поранишься, — предостерегала она, — ни в коем случае не прикасайся пастой к коже».

«Убивать волков и лис» — эти ее слова зазвенели у него в ушах, когда двое всадников показались на дороге, замедлив ход на повороте, как он и надеялся. Волки и лисы.

— Давай! — заорал главарь.

Четыре лука выплюнули по стреле. Один из всадников закричал, потом взвыл. Когда второй вытащил из ножен меч, его лошадь испугалась, встала на дыбы и с громким ржанием сбросила седока. Оба были одеты очень похоже и, на первый взгляд, еще не расстались с жизнью. Но это не важно: нужно убить обоих.

Когда главарь снова натянул тетиву и выбежал на край дороги, одна лошадь успела ускакать. На земле корчился в муках мужчина, пронзенный тремя стрелами. Морозник быстро делал свое дело, тут сомневаться не приходилось. Все же главарь встал над умирающим и, быстрым движением перебросив лук через плечо, схватил стрелу, торчавшую из живота несчастного. Раненый покосился на него, быть может, надеясь на помощь. Главарь обеими руками взялся за стрелу и всем своим весом воткнул ее глубже. Пригвожденный к дороге, бедняга захрипел, застонал, а потом замер, неподвижный как камень.