Хмурюсь и ставлю чашку на стол.

– Слушай, ты не обязана это делать.

– Что? Приносить тебе кофе?

– Все, что ты делаешь каждое утро. Изображаешь фальшивое веселье. Просто обхохочешься! Полгода назад ты не могла проснуться раньше двенадцати, а теперь устроили настоящую эстафету: только Патрик за порог – и ты тут как тут.

Улыбка сползает с лица Кэролайн.

– Ну да, правда. Раньше не надо было беспокоиться, когда ты оставалась дома одна.

– Тебе и сейчас нечего беспокоиться.

– Ты уверена?

Кэролайн подходит к буфету, достает из коробки печенье, протягивает мне. Отрицательно качаю головой, сажусь, делаю один глоток.

Нужно избавиться от этих стаканов до прихода Патрика: хоть они с Кэролайн и затеяли игру «как-дела-у-Сары», про кофе по утрам муж пока не знает.

Когда Кэролайн перебралась в дом неподалеку – он больше и удобнее, – она появилась у нас с бутылкой просекко и объявила:

– Сюрприз!

Патрик считал, что моя подруга поселилась за углом ему назло, я разубеждала его, но сама не сомневалась: Кэролайн, понимая, как он расстроится от ее соседства, получила от переезда дополнительное удовольствие. Она знает Патрика почти столько же, сколько я. Они не ладят между собой, хотя оба зациклены на одном: подбадривать меня, поднимать мне настроение, чтобы я опять не сорвалась. Так что, по идее, вполне могли бы стать лучшими друзьями.

– Пойдешь вечером к Хелен, в читательский клуб? – спрашивает Кэролайн.

– Не могу. Патрик ведет меня ужинать.

Она берет из коробки печенье и вскидывает брови.

– Что за повод?

Улыбаюсь.

– День нашего знакомства. Забавно, Патрик всегда говорит, что влюбился в меня с первого взгляда, так что это наша настоящая годовщина.

Кэролайн смеется и качает головой. А я не смеюсь. Патрик спросил: «Ты помнишь?», и от его вопроса по телу поползли мурашки. То же самое случилось и в тот первый вечер, когда мы танцевали. Порой я забываю, какими были мы в юности, Патрик прав, когда пользуется случаем напомнить о тех днях.

– Это Джо?

Кэролайн подходит к небольшому рисунку в рамке. Я не успела повесить его на стену и пристроила пока на рабочем столе. Джо в свои семнадцать намного талантливее, чем была в его годы я. Несколькими уверенными штрихами – тонкими прямыми или мягко изогнутыми – он так точно изобразил Миа! Чтобы увидеть ее лицо на бумаге, нужно отойти подальше и посмотреть под углом. Похоже, Джо сделал это нарочно. Ох уж эта постоянная игра в прятки! Ему стоило бы нарисовать автопортрет.

– Забавно. – Акриловый ноготь подруги стучит по стеклу. – И как это из Джо получился художник?

– Почему забавно?

– Ты знаешь, о чем я. – Она бросает на меня выразительный взгляд.

Подхожу к портрету дочери, провожу пальцем по контуру лица.

– ДНК тут ни при чем. Вот Миа – моя родная дочь, однако трудно найти двух более непохожих людей.

– Значит, воспитание против наследственности?

Джо сам взял кисточку. Я никогда не вкладывала ее сыну в руку, но всегда поддерживала и развивала его талант. Для этого совсем не обязательно рожать человека.

Захожу сбоку, и кажется, будто Миа на бумаге тоже поворачивается. Интересно, как бы Джо нарисовал меня?

– Почему ты ему не рассказала? – спрашивает Кэролайн и, помолчав с минуту, добавляет: – Ну, об усыновлении.

Екает сердце. Как всегда, оглядываюсь, проверяю, нет ли поблизости Джо, не услышал ли он случайно запретное слово.

– Пока не время. Джо слишком ранимый. Так считает Патрик, и он прав. После аварии… Джо еще не пришел в себя.

– Но…

– Что «но»?

– Не будет ли хуже, когда он сам обо всем узнает? Вы и так слишком долго тянете.

Опять притрагиваюсь к наброску. Джо всегда был моим. Миа тоже, но мы с Джо… То, о чем говорит Кэролайн, не дает мне спать по ночам.

– Они как-то смотрели документальный фильм про усыновление, Патрик пытался завести об этом речь, но Джо… Он так ужасно отреагировал, что Патрик не стал продолжать.

– Могу попросить Шона, пусть выяснит, есть ли в документах фамилия родной матери.

От знакомого беспокойства в голосе подруги у меня тоже возникает комок в горле, и я судорожно сглатываю, чтобы от него избавиться. Ее муж – социальный работник, и Кэролайн постоянно советует, как лучше рассказать обо всем сыну, а я отнекиваюсь.

– Не знаю…

– Иногда мне кажется, что больше всех сопротивляешься ты. – Она улыбается. – Боишься потерять своего мальчика?

– Не обижайся. Пока мы не пришли к окончательному решению, мне эти сведения ни к чему.

– Он еще наблюдается у врача?

– Нет.

Патрик прекратил лечение. По его словам, пустая трата времени.

– А как они между собой? Лучше?

– Не сказала бы. Особенно после того, как Джо разбил машину.

Кэролайн опять рассматривает картинку.

– Он очень способный.

– Хочет поступить в художественный колледж.

– А Патрик знает?

– Пока нет.

– Только предупреди меня заранее, когда будете обсуждать этот вопрос. Не дай бог здесь оказаться!

* * *

Как обычно, мы идем в парк. Пальто наглухо застегнуты, темные очки защищают глаза от зимнего солнца. Парк наводнили мамаши с колясками, бледные от вынужденного затворничества во время нескольких дождливых недель, и хозяева, выгуливающие собак.

Когда останавливаемся у озера, я вдруг выдаю:

– Патрик получил письмо.

Белые облачка пара от нашего дыхания смешиваются, я потуже затягиваю шарф. Сама не понимаю, как у меня вырвалось. Просто все не могу забыть то выражение на лице Патрика.

– И что? – спрашивает Кэролайн.

– Он испугался. Не знаю, что там было. Он вдруг так переменился в лице… Не могу объяснить, но это было ужасно.

– Испугался?

Кэролайн хмурит брови. Понимаю, что мы думаем об одном и том же: Патрика напугать непросто. Вот тревога только нарастает.

– Ты знаешь, что там? – откидываясь на спинку скамейки, спрашивает подруга.

– Нет. Конверт надписан вручную, вот и все, что я видела. – Поднимаю глаза на Кэролайн. – Вдруг он заболел или получил неприятное известие?

– Письмо от женщины?

– Я просто дура. Оно пришло несколько дней назад, и я его спрятала. Сама не знаю почему. У меня и в мыслях не было, что Патрик обманывает.