Леди Гилфорд хотела сказать ей много теплых хороших слов, но вместо этого лишь строгим тоном произнесла:

– А ну-ка подожмите губы, как добропорядочная леди. Уж и наградил вас Господь губищами. Сущее наказание для девицы благородных кровей.

Принцесса Мэри повиновалась. Губы у неё действительно были пухлые, чувственные, неприличные, как уверяли ее. И она привыкла держать их чуть сжатыми, дабы казались тоньше. Но эта очаровательная ямочка под нижней губой на подбородке все же выдавала их сочную мягкость, почти непристойную для невинной девушки, да ещё принцессы.

Леди Гилфорд отошла, начала ворошить кочергой в камине, выгребая из-под золы ещё тлевшие уголья. Потом раздула их, стала накладывать сверху хворост, а когда он занялся, положила сверху толстые поленья.

– Ну вот, теперь вы не замерзнете. Ишь, что удумала! Простудиться захотела, да ещё в такой день. Вспомните, ваша милость, какой сегодня праздник. Скоро Рождество, родится божественный младенец, и весь мир пребывает в предвкушении этого события. Добрые христиане ликуют, а вы...

– Я хочу умереть, – тихо сказала принцесса. – Обо мне все забыли. И Чарльз Брэндон в том числе...

Если Мэри Тюдор заговорила о своей первой полудетской любви, значит дело совсем плохо. Но Мег Гилфорд сделала вид, что не расслышала последних слов своей подопечной.

– Ну, вот еще! – совсем по-деревенски фыркнула матрона. – Да вы поглядите, Мэри, какая круговерть на дворе. Никакой гонец к нам не пробьется через такие заносы.

Мэри впервые за все время оглянулась.

– Ты думаешь, Гилфорд? Мег, но ведь ты говорила, что на Рождество всегда ясное небо. Чтобы видеть звезды.

Леди Гилфорд прислушалась. Ветер выл и стонал на улице. В окне дребезжали стекла, за которыми то и дело проносились хлопья снега, белые, как призраки. В трубе завывало, разгоревшийся огонь метался, и клубы дыма из-за ветра разлетались по комнате. Послышалось, как затрещала сорванная бурей с крыши плитка черепицы и неслышно упала – вокруг замка намело огромные сугробы.

– Вишь, какое ненастье, – сказала леди Гилфорд. – Зря ты здесь торчишь, девочка. Но к ночи, ко времени Рождественской мессы, непременно распогодится, уверяю тебя. А там и гонцы прибудут.

Она не верила в то, что говорила, но главное – вывести Мэри из её горестного оцепенения, какое нашло на неё с утра. Надо же, а ведь ещё накануне весела была, как птичка.

– Ну так что, Мэри? Так и будешь тут торчать? Мне нужна твоя помощь, Сама-то я не управлюсь по хозяйству.

Мэри впервые улыбнулась. Это ее-то Гилфорд не управится? А потом принцесса сказала, что выпила бы немного эля с булочкой. Ну что ж, это уже победа. У её высочества с утра маковой росинки во рту не было.

Однако покидать свой наблюдательный пункт принцесса отказалась. Леди Гилфорд не настаивала, уйдя целиком в предпраздничные хлопоты. А потом в какой-то момент и сама почувствовала себя усталой и подавленной. Душа болела за подопечную. Носившая ей перекусить Изабел сказала, что принцесса хоть и поела с аппетитом, но от окна не отходит. И что, спрашивается, выглядывает? Кругом лишь снег и сугробы, дороги совсем замело. Но с другой стороны, леди Гилфорд её понимала, и ей сделалось горько. Она отстраненно следила, как слуги устанавливают столешницы на козлах, расстилают белоснежные скатерти. Им и дела нет до переживаний принцессы, они привыкли к постоянным перепадам её настроения. А на подходе Рождество. Все веселы, смеются, охранники шутят со служанками, дети бегают, собаки путаются под ногами. Леди Гилфорд неожиданно все это стало раздражать. Она кричала, бранилась, мечась меж кухней и залом, даже ударила и отчитала одну из нерадивых служанок.

А потом ей на плечи легла широкая теплая рука доктора Джонатана Холла.

– Ты утомилась, дорогая. Иди передохни. Я пригляжу за всем.

Как хорошо, когда на закате жизни подле тебя человек, который заботится о тебе, желает помочь. Леди Гилфорд на миг склонила набок голову, потерлась благодарно щекой о его теплые пальцы. Не беда, если кто-то и заметит. Хогли – замок маленький, здесь все всем известно, и наверняка многие из слуг уже знают, что лекарь принцессы наведывается по ночам в спальню гувернантки миледи. Но так приятно после долгих лет вдовства вновь очутиться в постели с теплым мужским телом, заснуть, положив голову ему на плечо. А то, что он не ровня ей, даме из свиты её высочества, что ниже рангом... Будь они при дворе, она бы этого не допустила. Здесь же... что ж, жизнь в глуши имеет и свои преимущества.

Леди Гилфорд решила отдохнуть часок в своей комнате. Кровать чуть скрипнула, когда пожилая леди удобно устроилась поверх мехового покрывала. Огонь в её комнате поддерживали весь день, и теперь здесь царило тепло в сочетании с тонким запахом сосновых поленьев. Глядя на язычки пламени, женщина задумалась.

Она была приставлена к принцессе, когда той минуло пять лет. Король Генрих VII Тюдор, покойный отец нынешнего монарха, считал, что девочке самое время браться за обучение. Мэри была младшей в семье. Старшими были наследник престола Артур, принцесса Маргарет и принц Генрих. Мэри считали слабым и болезненным ребенком и, когда в штат юной принцессы ввели вдову лорда Гилфорда леди Мег, ей сразу дали понять – её подопечная нуждается в особо деликатном и бережном обращении. Гувернантка же вскоре пришла к выводу, что более избалованного и капризного ребенка ещё свет не видывал. А все эти её загадочные болезни – притворство чистейшей воды. Стоило девочке чего-то захотеть, что ей не дозволялось – и она начинала жаловаться на всякие боли, реветь, падать на пол в истерике. Часто своим плачем она и в самом деле доводила себя до болезненной лихорадки, покрываясь нервной сыпью. Ее венценосные родители тут же шли на всякие уступки – и приступы принцессы тотчас прекращалась. Возможно, Мэри и была слабенькой с детства, но потом своим детским умишком скоро усвоила, как многого может добиться притворством. Леди Гилфорд это поняла не сразу. А потом убедилась, что в этом очаровательном хрупком ребенке пропасть здоровья и лицемерия, и не побоялась все чаще прикладывать к августейшей попке её высочества свою худощавую, но отнюдь не легкую руку. Тогда она еле терпела свою подопечную и всерьез подумывала отказаться от столь хлопотного места. Но потом незаметно получилось, что строгая дама и капризная принцесса научились находить общий язык, а Мэри даже привязалась к зануде гувернантке. И постепенно Гилфорд стала с ней куда мягче, принцесса сделалась послушнее, прекратила симулировать, её обучение пошло в гору, и вскоре леди Гилфорд получила в знак поощрения за успехи принцессы повышение жалованья.

Потом в Англию прибыла испанская принцесса Катерина Арагонская, элегантная, ученая, утонченная, и Мэри заявила, что хочет быть такой же, как эта леди из древнего рода де Тостамара. Катерина приехала, чтобы стать женой наследника трона, принца Артура Уэльского, и в день их свадьбы состоялись торжества, какие скупой Генрих VII редко когда устраивал. Маленькие Маргарет, Генрих и Мэри получили от них истинное удовольствие. Мэри даже позволили принимать участие в танцах, и придворные улыбались, глядя, как крошку-принцессу вел в круг воспитанник короля, восемнадцатилетний Чарльз Брэндон. Одна Мег сурово поджимала губы. Брэндон был известным повесой, о его амурных похождениях ходило немало толков, и гувернантке не нравилось, что ее подопечной позволяют так много времени проводить с этим вертопрахом. Хотя... Мэри ведь еще сущий ребенок, а Брэндон всегда находился на особом положении в королевской семье. Отец Чарльза был одним из соратников Генриха VII в его борьбе за трон, и в решающей Босуортской битве[2]закрыл короля своим телом. Тогда над умирающим другом Генрих Тюдор поклялся позаботиться о его сыне, и Чарльза Брэндона привезли ко двору, где он рос и воспитывался, как член семьи Тюдоров.