Она с интересом принялась наблюдать за Куглером, который, поколебавшись, поднял руку, сжимавшую каталог. Аукционист уже собрался огласить новую сумму – пятьдесят три миллиона, – но золотой карандашик дамы взмыл в воздух еще до того, как эти слова успели сорваться с его губ.

– Пятьдесят пять миллионов, – твердо произнесла она, и по залу прокатился возбужденный гул. Торгующиеся обычно не оглашают сами свои заявки и тем более не удваивают последнюю прибавку к цене. В голосе незнакомки явственно прозвучал иностранный акцент, но всем было ясно, что она хотела сказать: «Не стойте у меня на пути».

Пандора решила нарушить правила вежливости. Покинув свое место, она, наступив на ногу соседу и не обращая внимания на ледяной взгляд, которым тот ее одарил, стала пробираться по боковому проходу, пока не оказалась совсем близко от того ряда кресел, в котором сидела неизвестная. Прислонившись к стене, Пандора принялась ее разглядывать.

На миловидном, латинского типа лице женщины лежала печать надменности. Подобное сочетание Пандоре доводилось видеть в лицах богатых итальянцев или латиноамериканцев. Она внимательно рассмотрела нос с небольшой горбинкой, золотисто-карие миндалевидные глаза, гладкую смуглую кожу, идеальной формы скулы. На вид незнакомке было немного за тридцать, однако Пандора знала, что так нередко выглядят и женщины, уже переступившие рубеж сорокалетия, но пользующиеся услугами умелого хирурга-косметолога.

Мужчина, сидевший рядом с незнакомкой, был примерно одних с ней лет. Его волосы отливали серебром, на загорелом лице выделялись глаза небесной голубизны. Одет он был в некое подобие международной униформы, указывающей на принадлежность человека к числу сильных мира сего: темно-синий двубортный пиджак, белоснежная рубашка, красный шелковый галстук.

– Пятьдесят пять миллионов долларов, слева.

Сэр Генри Линдхерст-Смит специально приехал из Лондона, чтобы провести этот аукцион. Его безукоризненно респектабельная внешность и высокомерный ястребиный взгляд, благодаря которым любые заявки казались чем-то не заслуживающим серьезного внимания, были неотразимым оружием, позволявшим добиться продажи любого лота по максимально возможной цене.

Сейчас он выдержал паузу, приподнял на несколько дюймов старый молоточек черного дерева, выждал еще немного и опустил его.

– Продано, благодарю. Картина принадлежит вам, мадам.

Женщина и ее спутник, поднялись и быстро направились к ближайшему выходу. Едва она шагнула за порог, как ее окружила толпа любопытных, рассыпавшихся в комплиментах по поводу ее вкуса, умения распознать настоящий шедевр. Единственное, что эти люди получили в ответ, – легкий кивок тщательно причесанной головки. Пока швейцар открывал перед ней дверь, женщина приостановилась на секунду, чтобы обменяться рукопожатием с экспертом фирмы «Кристи», специализировавшимся на творчестве импрессионистов. На улице женщина не обратила ни малейшего внимания на телевизионщиков, обступивших ее с камерами и микрофонами. Шофер и телохранитель оттеснили журналистов и зевак. Чуть наклонившись, красавица скользнула в светло-серый «роллс-ройс», словно не замечая вспышек фотоаппаратов, от которых рябило в глазах.

Пандора с трудом пробивалась через толпу вслед за незнакомкой и ее спутником. Она успела увидеть, как мужчина, сопровождавший загадочную обладательницу «Портрета мадам Клер», садится в машину. Глаза их случайно встретились, и в его взгляде мелькнул чисто мужской интерес.

Лимузин тронулся, и толпа двинулась, столкнув Пандору с тротуара на мостовую. Она часто мечтала о таком моменте: вот сейчас перед ней откуда ни возьмись появится такси. Пандора много раз представляла, как, прыгнув в него, она шлепнет в ладонь таксисту крупную купюру и скажет: «Езжайте за той машиной!» Затем последует погоня с визгом покрышек на крутых виражах…

Но такси не появилось. Пандора постояла немного, вдыхая прохладный апрельский воздух, насыщенный выхлопными газами автомобилей, и почувствовала, как мечта о сенсационном материале медленно рассеивается.

Борясь с разочарованием, она свернула на улицу, ведущую к Мэдисон-авеню, и зашагала к дому, от которого ее отделяло всего несколько кварталов. Впрочем, квартира, в которой она поселилась, так и не стала для нее домом – Пандора чувствовала, что она навсегда останется для нее квартирой отца. Он умер в прошлом году от сердечного приступа. Смерть отца потрясла Пандору, но как раз в то время у нее были неприятности с мужем, и потому она не смогла сразу полностью осознать все последствия случившегося. Она приехала из Англии в Нью-Йорк на похороны и для того, чтобы урегулировать все дела с юристами. Ей предложили продать квартиру, но Пандора не смогла заставить себя сделать это и ограничилась тем, что избавилась от отцовской одежды, сожгла его личные бумаги и, заперев за собой дверь, уехала. Было приятно ощущать, что теперь у нее есть жилье в другой стране, а значит, возможность начать новую жизнь. Но решение оставить квартиру за собой объяснялось не только этим. Нью-йоркская квартира хранила память о покойном, а это было нужно Пандоре – прожив долгие годы вдали от отца, она все еще не могла окончательно понять, что он для нее значил.

После Рождества в жизни Пандоры многое изменилось. Ей всегда хотелось быть уверенной в своем будущем, хотелось, чтобы жизнь шла спокойно, по запланированному сценарию, без каких-либо ненужных сюрпризов и треволнений. Однако эти мечты рассыпались, словно соломенный домик беспечного поросенка, рухнувший от одного дуновения злобного волка. Пробыв восемь лет миссис Джон Лайонс, теперь она снова стала Пандорой Дойл.

Пандора остановилась у витрины, рассматривая кукол – мать и дочь в костюмах благословенных времен королей Эдуардов, некая домашняя идиллия, выражение ностальгической тоски по жизни в Англии. В детстве ночные рубашки и платьица с матросскими воротничками из магазина Либерти так и не смогли заменить Пандоре отца, который решил покинуть Англию и отправиться домой, в Нью-Йорк, когда ей было всего пять лет. Мать Пандоры так и не сумела научиться игнорировать вежливое презрение, с которым стали относиться к ней бывшие друзья, после того как ее брак рухнул. Пандора выросла в Норфолке, в вечно пустом доме приходского священника, расположенном на территории имения ее дяди. Уделом ее было одиночество, и девочка мечтала о том времени, когда пойдет наконец в пансион и сможет общаться с подругами, которым ничего не известно о том, что отец бросил ее и мать.

Но в школе ее обособленность и одиночество лишь стали еще более очевидными. Дочерям нуворишей она казалась слишком надменной, тем, чьи матери в свое время сами учились в этом пансионе, – слишком робкой и застенчивой. Лишь с Джеральдиной, которую из-за ее внешности остальные девочки тоже считали странной, Пандора чувствовала себя свободно и раскованно в эти трудные для нее годы.

Взрослея, Пандора стала понимать, что надежды, возлагаемые на нее родителями, все больше вступают в противоречие между собой. Отец, регулярно писавший ей из-за океана, хотел, чтобы главным в жизни дочери стала карьера; мать считала, что замужество и должно стать карьерой.

Пандора приняла точку зрения матери – отчасти из-за того, что так и не смирилась с отъездом отца, отчасти потому, что ощущала в себе потребность кому-то принадлежать. Ей удалось превратить свою мечту в реальность, но кончилось все катастрофой – Джонни покинул ее.