Большую часть нашего имущества нам пришлось в спешке распродать за бесценок. Почти без средств мы эмигрировали в Польшу и остановились в Лодзи. Первое пристанище нам предложила тетя Клара Ваксманн, младшая сестра моей матери.

Приспособиться к жизни в новой стране было непросто. Не только язык, но и образ мышления местных жителей сильно отличался от того, к чему мы привыкли. Мне просто не удавалось примириться с изменением обстановки. Меня мучила тоска по Германии. Я был потрясен этой внезапной и ужасной переменой.

Я стал ребенком-эмигрантом и на себе испытал, насколько местные жители не испытывали к нам симпатий. Открытые насмешки местных еврейских детей над «немчурой за чашкой кофе» доставляли мне боль, заставляли замыкаться в себе. Я не мог защитить себя, не мог справиться с таким экзаменом на привыкание.

И все-таки жизнь продолжалась, сильное напряжение в конце концов исчезло. Большую роль сыграло и то, что я снова мог ходить в школу. Я вынужден был учиться и с удивительной скоростью выучил новый для меня польский язык.

Постепенно жизнь на новом месте стала налаживаться. Благодаря изучению польской истории, рассказам о великих правителях, которые боролись против раздела страны и господства иностранцев, Польша становилась для меня все симпатичнее. У меня стало появляться чувство, что она может стать моей второй родиной.

Прошло три года… 1938-39 учебный год подходил к концу. Я успешно закончил школу. После летних каникул я должен был поступить в еврейскую гимназию в Лодзи. До сих пор помню слова песни, которую мы со слезами на глазах торжественно пели на выпускном вечере в школе, прежде чем каждый из нас пошел своей дорогой.

Когда мы пели эту песню, то, конечно же, не представляли себе, что многие из нас скоро не только не будут вместе, но их просто не будет на этом свете.

Наступило 1 сентября 1939 года. Гитлеровцы напали на Польшу и втянули все человечество во Вторую мировую войну. По радио мы слышали угрожающие речи Гитлера и ответ командующего польскими Вооруженными силами маршала Э. Рыдз-Смиглы: «Польша будет мужественно бороться и не уступит ни пяди земли».

Через несколько дней Польша покорилась воле нацистских завоевателей. Лишь ее столица Варшава продержалась целый месяц.

Я снова оказался лицом к лицу с фашистским террором. В Лодзь входили первые подразделения вермахта. Тысячи немцев приветствовали их выкриками «Зиг Хайль!» и дождем цветов.

Для трехсот тысяч евреев города мир погрузился во тьму. Жизнь стала страшным сном. Занятия в гимназии прекратились. Никто больше не был хозяином своей судьбы. Нас охватило жуткое предчувствие. Антисемитизм больше не скрывался, его огонь вспыхивал повсюду и открыто полыхал.

Однажды, когда я шел мимо еврейской гимназии, я увидел, как солдаты пинками загнали в подъезд группу евреев и с жуткой бранью били их, отрезали им бороды и пейсы. В ужасе я убежал домой. Я думал, что задохнусь, судорожно хватал воздух, мое тело сводило судорогой. По пути я все время прятался, чтобы избежать той же участи. Фашисты украли у нас право называться людьми, мы были словно звери, вынужденные убегать от каждого психопата в униформе.

Через несколько месяцев до нас дошли первые слухи о намерениях нацистов собрать всех евреев в одну закрытую зону — гетто.

Наша семья собралась, чтобы обсудить, что делать дальше, и после жарких споров было решено, что мой старший брат Исаак, тогда ему было 29 лет, и я, подросток 14 лет, не пойдем в гетто, а будем пробиваться на восток километров на сто в сторону советской границы.

Мы должны были перейти пограничную реку Буг и попасть в Советский Союз. Там, как мы думали, мы будем в безопасности.

Мой брат Давид, солдат польской армии, оказался в немецком плену, а сестра Берта осталась дома с родителями.

Мы с Исааком колебались. Нам не хотелось разлучаться с родителями, мы хотели помочь им в это трудное время. Но их решение было твердым: они настаивали, чтобы мы собирались в дорогу. Родители настойчиво убеждали нас, что старики хотят разделить общую судьбу с другими евреями нашего города, а мы еще молоды и обязаны спастись любой ценой.

«Я родила вас для того, чтобы вы жили», — говорила мне мать. Отец положил нам руку на головы, благословил нас святым еврейским «Идите с миром!», а мама добавила: «Вы должны жить!»

С рюкзаком, полным провианта, мы покинули дом. У нас была целая куча выпечки, мать приготовила «коммисброт» из особого теста, в которое подмешивали корицу, чтобы он месяцами не черствел. Отец смотрел на нашу поклажу неодобрительно — по его мнению, она был слишком тяжела. Я надел свой новый костюм, который получил в подарок на бар мицву[3]. Мы прикрепили на пояс складные зонтики, изобретение тогда совершенно новое и соответственно дорогое. Предназначались они для расплаты с крестьянами, если те смогут нас подвезти, или для обмена на что-нибудь съедобное. Несколько таких зонтов брат спас во время погрома фирмы «Джентльмен» в Лодзи, где он тогда работал. Этот «ремень» мы спрятали под широкими куртками, а сверху надели еще и пальто.

Несмотря на опасности, подстерегавшие нас повсюду, нам все же удалось поездом доехать до Варшавы. Там мы пошли к Зильберштрому, директору той самой фирмы, где производились и продавались, наряду с уже упомянутыми зонтиками, плащи и резиновые сапоги. С семьей Зильберштрома брат был хорошо знаком еще до того, как устроился у него работать, и часто у них останавливался, когда приезжал в командировки. В этом доме мы пробыли четыре дня, постаравшись за это время по возможности больше узнать о происходящем и оценить ситуацию.

Десятки мнений и противоречивых слухов распространялись по городу, нами овладели беспокойство и нерешительность, мы не знали, что делать, и могли только молиться, чтобы наше решение оказалось правильным…

Можно ли передвигаться дальше на поезде? Не запретили ли русские пересечение границы на каких-то участках? Повсюду бесчинствовали уличные воры и бандиты, что также могло сорвать наши планы.

Наконец мы сели в переполненный поезд, который шел в направлении пограничной реки Буг. Я был худым и маленьким, и мне без труда удалось втиснуться на свободное место, но мой брат, гораздо более крупный, едва протолкнулся в вагон. Там была такая теснота, что мы чуть не задохнулись. Поезд шел ужасно медленно. После многочасовой поездки, которая, казалось, никогда не закончится, мы остановились в маленьком городке, находился он примерно в ста километрах от реки. Дальше надо было идти пешком. Образовалась группа из двадцати человек, все были намного старше меня. Снег доходил до соломенных крыш, и было очень холодно.