– Тело заметил проводник, – сказал он, пожимая мне руку. – Бригада железнодорожных рабочих два часа назад пошла проверить, и потом позвонили в полицию.

Два констебля позаимствовали на близлежащей промышленной территории огромное брезентовое полотно, которое теперь привязывали к деревьям, расположенным неподалеку от тела, чтобы скрыть от глаз пассажиров проходящих поездов неприятное зрелище.

Я открыл свою сумку, надел перчатки, достал фотоаппарат и начал осмотр.

Это был маленький мальчик.

– Думаю, лет восемь, – сказал профессор Мант.

Мальчик лежал на спине с закрытыми глазами. Из его носа и рта вышло большое количество кровавой пены из-за проткнутого легкого. На туловище было несколько ножевых ранений. Рядом с головой лежали два бетонных блока, размером примерно с половину футбольного мяча каждый, оба испачканные кровью с прилипшими к ней волосами. На мальчике остался только один ботинок, а ширинка его штанов была расстегнута.

Я закончил фотографировать как раз к приходу инспектора Джона Каннинга. В свои тридцать с небольшим он был весьма молодым для инспектора уголовной полиции того времени. Так получилось благодаря его участию в новой программе ускоренного обучения лондонской полиции. Он был высоким, широкоплечим, а светло-коричневые волосы всегда были поразительно коротко подстрижены. Из левой руки Каннинг не выпускал зажженной сигареты и всю свою работу делал свободной правой.

– Ничего, если мы его подвинем? – спросил профессор Мант.

Инспектор Каннинг кивнул.

Стараясь действовать как можно осторожнее, я взялся за левое плечо мертвого ребенка, в то время как инспектор Каннинг, тоже в латексных перчатках, взял его за бедро. Кожа была все еще теплой на ощупь. На счет три мы медленно перевернули тело на бок.

Слегка вздрогнув, профессор Мант наклонился, чтобы лучше рассмотреть раны на голове.

– Да, я бы сказал, что череп пробит, – сообщил он. – Можете теперь его опускать.

– Кого-нибудь арестовали? – спросил я.

Инспектор Каннинг покачал головой.

– Кто-то сообщал о пропавшем ребенке?

– Да, – ответил он, рассматривая фотографию мальчика, предоставленную его матерью для объявления о розыске. – Это определенно он.

На фотографии я увидел традиционный портретный снимок беззаботного мальчика с неудержимой хитрой ухмылкой.

– Мэтью Картер. Восемь лет. Родители живут там, – добавил инспектор Каннинг, кивнув нам за спину, – в доме за запасными путями. Наведаюсь к ним, как только здесь закончим.

Окрикнувший нас констебль дал знать, что нашелся пропавший ботинок мальчика. Он валялся метрах в тридцати от тела, рядом с дырой в заборе. По другую сторону забора, на небольшом пустыре, неподалеку от домов блокированной застройки стоял его велосипед BMX.

– Судя по всему, он убегал, – сказал профессор Мант, повернувшись спиной, чтобы осмотреть ножевые ранения: все они были примерно по два с половиной сантиметра шириной. Он нагнулся ближе и надавил на одно из них. – Лезвие длиной от семи до десяти сантиметров. Кровь вспенилась из-за попадания в легкие, так что, судя по ее количеству, после ранения он еще какое-то время дышал.

– Получается, ему на голову сбросили бетонный блок, чтобы прикончить? – поинтересовался инспектор Каннинг.

Профессор Мант кивнул:

– Вероятно. После вскрытия мы сможем дать более подробную картину.

Достав из кармана пальто небольшую сумку с инструментами, Мант взял несколько мазков из ротовой полости и со щек мальчика. Попытавшись подняться, он сморщился от боли:

– Питер, не поможешь мне?

Я помог ему встать на ноги. Смахнув с рук мусор, профессор сказал:

– Под ногтями нет ни крови, ни частиц кожи, так что либо у него не было возможности, либо он не пытался отбиться от того, кто на него напал.

Я быстро сделал набросок места преступления, включив в него глухой переулок, железнодорожные пути, маршрут до потерянного ботинка и велосипеда, указав некоторые расстояния. Затем с помощью констеблей мы поместили тело Мэтью в пластиковый мешок. Когда его погрузили в труповозку (автофургон ритуального агента), мы отправились в морг вместе с профессором Мантом на заднем сиденье полицейской машины. Закурив трубку, я стал обдумывать это ужасное преступление. Инспектору Каннингу предстоял тяжелый день. Он должен был сообщить душераздирающие новости матери Мэтью. Затем я задумался о собственных проблемах, в частности о том, что ожидало меня по приезде в морг Саутуарка.

Мое недавнее назначение заведующим морга Саутуарка всего двумя месяцами ранее, в апреле 1982-го, стало для меня полной неожиданностью. Я был относительно молодым и неопытным, прежде работал только в обычной больнице, а судебный морг Саутуарка оставался самым загруженным в стране (каждый год в него поступало примерно две тысячи тел). Мне выпала честь работать под руководством королевского коронера, доктора Гордона Дэвиса. Дэвис был удивительным человеком. Будучи лучшим коронером в стране, он был еще и успешным врачом, военным офицером, адвокатом, психиатром и изобретателем. Он обладал невероятной проницательностью и интуицией и однажды дал отличный совет своему коллеге-коронеру по делу одной старушки, найденной у себя на кухне с газовым отравлением: «Раз клетку с волнистым попугайчиком переставили в другую комнату, это самоубийство».

Казалось, у меня все складывалось крайне неплохо: мне было тридцать с небольшим, я прилично зарабатывал, жил в роскошном служебном пентхаусе в пяти минутах ходьбы от Лондонского моста, а судебной медицине меня собирались учить лучшие судмедэксперты МВД. К сожалению, чего я не знал, придя одним солнечным весенним утром на свой первый рабочий день, так это того, что больше никто не хотел заниматься этой работой. Среди людей знающих (к коим я не относился, так как пришел из обычной, а не из судебной медицины) работа в Саутуарке считалась делом вредным и неблагодарным.

Морг Саутуарка был, мягко говоря, атмосферным местом. Здание построено на месте тюрьмы Маршалси, прославившейся благодаря роману Чарльза Диккенса «Крошка Доррит». И Диккенс, и Уильям Шекспир ходили в расположенную по соседству церковь святого Георгия. Внешняя стена морга когда-то была частью тюрьмы, и, как я позже узнал во время реконструкции, когда строители выкопали из земли скелет, эта часть морга – большая часть – была построена прямо на тюремном кладбище.

Первый день стал для меня шоком. Зайдя в секционную, я словно очутился в столице ада с картин Хогарта[5]. На каждом из трех металлических столов лежало по телу на разных стадиях вскрытия, а еще два дожидались своей очереди на тележках. Старший судебно-медицинский эксперт приветствовал меня словами: «Слава богу, кавалерия прибыла!» Это был профессор Хью Джонсон. Который хоть и считался одним из самых выдающихся судмедэкспертов Лондона, но оказался злобным великаном, словно дожившим до наших дней со времен Эдуардов. Его все больше переполняла желчь с тех пор, как он проиграл борьбу за должность главы отделения судебной медицины в Лондонской больнице. Профессор выходил из себя на ровном месте, и порой скальпели летали по секционной, словно метательные ножи.