Я взирала на него с недоумением, а потом перевела взгляд на его член, напоминавший сейчас размерами и видом сморщенную шляпку только что проклюнувшейся поганки. Наконец, я обнаружила местонахождение своих трусиков и лифчика и неловко облачилась в них, стараясь сделать все, чтобы мои глаза ничего не выражали. После этого я прошла к стулу, на котором лежали мои джинсы и топик, и закончила свой туалет. Люк все это время стоял столбом, и яркое солнце светило прямо на его голую задницу.

Полностью одевшись, я почувствовала, что гроздья гнева в моей душе окончательно созрели. Я осмотрелась, пытаясь найти какой-нибудь острый предмет, чтобы швырнуть в Люка и чтобы память об этом осталась на его теле навсегда. Мои туфли. Серые «фендолуччи» со смертоносными шпильками.

— Ты должна поверить… это ровным счетом ничего не значит… ничего…

— Он немного ожил, зашевелился и тут наткнулся на мой ядовитый взгляд. — Ну… скажи хоть что-нибудь…

Но я ничего не собиралась говорить. Он потянулся за своими боксерскими трусами и прикрылся ими, как фиговым листком. Я схватила туфлю и в ярости запустила в него. Люк обладал безупречной реакцией ниндзя, и он резко соскочил с «линии огня», и туфля, пролетев мимо, со звоном высадила оконное стекло.

Дзы-ы-нь!!!

…твою мать!

Я подняла вторую туфлю и направилась к выходу.

— Марта, подожди!

В дверях я не выдержала и обернулась:

— Ты думал обо мне?

— Что?

— Когда ты трахал ту девку, ты думал обо мне?

— Почему ты так себя ведешь? Я сам не понимаю, как это получилось.

— Люк, отвечай на мой вопрос. Ты обо мне вспоминал?

Он с отчаянием посмотрел на меня:

— Конечно. Ты все время была в моих мыслях.

Когда он произнес это, меня охватил ужас. Мне показалось, что я если не соучастница, то, по крайней мере, свидетельница произошедшего. Однако факт, что мысленно я все-таки присутствовала при этом, облегчил мой уход, не оставляя места колебаниям. Сама мысль о том, что обнимая, целуя и трахая ту неизвестную девицу, Люк думал обо мне, была невыносима. Это было еще хуже, чем если бы он просто вычеркнул меня из памяти. От этого и измена показалась еще изощренней и обидней.

— Все кончено, Люк. Надеюсь только, что она была достойна тебя. — Мой голос звучал отстраненно, будто записанный на пленку.

На улице, осторожно обойдя осколки стекла, я подняла туфлю. Люк стоял голый на верхней лестничной площадке, продолжая взывать ко мне. Урод!

На той стороне улицы, на тротуаре, пожилая пара, остановившись, с любопытством разглядывала меня так, словно я откуда-то сбежала. В некотором смысле, так оно и было. Правда, сама я этого не чувствовала. По крайней мере, в тот момент.

— Марта, прошу тебя, Марта…

Его голос улетал в никуда, а я отрешенно прошествовала к станции метро Ноттинг Хилл Гейт, растерянная и почти потерявшая рассудок.

Направляясь на восток по центральной ветке к Боу, зажатая между локтем субботнего рабочего и рюкзаком немецкого туриста, я изо всех сил пытаюсь определить ближайшие перспективы. В конце концов, я вооружена необходимыми знаниями для преодоления именно таких вот ситуаций.

Ничего страшного не случилось, рассуждаю я. Такое происходит постоянно. Разумеется. Каждую минуту, каждый час, каждый день во всех уголках Лондона. Любовные отношения прерываются: одни напоминают жестокие побоища, другие — жалобный скулеж. Это жизненный факт.

Я пытаюсь вспомнить времена, когда мне должно было быть еще хуже. Но эта стратегия — пораженческая. Вроде того, что ты решил отрубить себе руку, дабы отвлечься от мигрени.

Мне приходит на ум единственная личная трагедия за последнее десятилетие: четыре года назад умерла моя бабушка. Я натужно пытаюсь восстановить душевную сумятицу, которую должна была испытывать тогда. Однако единственным воспоминанием остается всепоглощающее чувство собственной вины. Не то, что порождается осознанием ответственности за случившееся, а другое, то, что возникает из-за отсутствия истинных переживаний. Вопрос формулируется следующим образом: почему меня это не колышет? Нет. Ничто не может сравниться с кристаллом этого иррационального горя, которое я испытываю сейчас.

И вдруг, впервые за последние двадцать минут, в моей голове рождается первая, вполне практичная мысль. Я осталась без дома. Единственное, чем я наказала Люка, так это тем, что сама себя выбросила из его квартиры. Все мое имущество помещается в сумочке «Аня Хиндмарх» (кошелек, пачка «Мальборо Лайтс», блеск для губ, мобильник, капсулы от расстройства желудка и грязные носовые платки), да еще та одежда, которая сейчас на мне. Молодчина, Марта! Это, конечно, его многому научит. Естественно, я отдаю себе отчет в том, что мне придется возвращаться за своими пожитками. Но это потом, потом, не сегодня. Сейчас это невозможно.

Почти инстинктивно я направляюсь к Фионе. Фи — моя лучшая подруга, часть меня самой, так же, как и я, наверное, являюсь ее частью. Ее статус лучшей подруги зиждется на том, что она сочувствует, но никогда не осуждает. Несмотря на тот факт, что по матери она наполовину немка, Фиона не относится к тем, кто радуется беде ближнего, ей чуждо само понятие schadenfreude[1]. Когда я чувствую себя по-настоящему в дерьме, ей и в голову не придет торжествовать и свысока лицемерно сочувствовать. Никогда она не ляпнет: «Я же тебя предупреждала!» или «Я так и знала, что это случится», даже когда для этого имеется веский повод. А это очень редкое качество, особенно для подруги. Кроме того, Фиона является той самой личностью, жизнь которой в очень многом похожа на мою. Мы вместе учились в университете и дружно сбегали с лекций по познавательной психологии. Вместе мы хохотали, проливали слезы и даже дрались, сходили с ума на отдыхе в Ибице, а потом, когда закончили обучение в Лидсе три года назад, переехали в Лондон.

В течение первого года нашей жизни в большом городе мы снимали одну квартиру на двоих и, хлебнув для храбрости водки, вместе искали приключений на свою задницу. А потом, в одном и том же месяце, она познакомилась с Карлом — Фотографом из журнала мод, а я — с Люком — Подонком, Вруном и Предателем (ранее в нашей компании он был известен как Самый Сексуальный Журналист на Всей Планете). И хотя с тех пор мы стали видеться с Фионой чуть реже, что было неизбежным, тем не менее симметрия в наших судьбах продолжала сохраняться. До настоящего момента, разумеется. И вот неожиданно все перекосилось и стало каким-то кривобоким.

Итак, я подъезжаю к дому подруги и некоторое время стою у ее подъезда, стараясь прийти в себя и успокоиться, потом нажимаю кнопку домофона.

— Кто там?

— Фи, это я.

— А, привет! Сейчас я тебя впущу.

Дверь призывно пищит, я прохожу внутрь и топаю по длинному коридору до квартиры Фи. Она уже стоит и ждет меня, эдакий стройный силуэт в дверном проеме. Но вот я приближаюсь к ней, и она успевает прочитать на моем лице все.