– Дорога зачарована, – сказал Егор. – Ты думал, мы их караулим? Укараулишь их, как же… Здесь для этого дубокраки, реснисосны, крабомары, ну и близнещипцы, ясно дело. Мы здесь, брат, для поддержания порядка – и только.

Лайтонд украдкой посмотрел через плечо. Один из охранников с трудом поднимался из растоптанного в кашу снега, неуклюжий в своем толстом ватнике. «Их форму и нашу шьют по одной мерке», в который раз подумал Лайтонд. – «И они вместе с нами перевоспитываются, только мы ходим строем, а они охраняют этот строй… Но какая разница? Мы наказаны, и знаем за что; а за что наказаны они?».

Второй охранник, Игор, как его звали эльфы, объяснял новичку, имени которого Лайтонд еще не запомнил, что с дороги сойти нельзя – она завернута в колдовство, как изящная ваза в слои бумаги. Этих слоев было столько, что пробить их было не под силу даже Лайтонду, волшебнику седьмого класса, Верховному магу Фейре.

Хотя…

Сплетенная из Цинн стена отбросила нового охранника, из-за которого Эназерелу пришлось бежать. Лайтонд увидел, как пошли круги по ткани заклятий, словно от брошенного в воду камня. Не задумываясь, он бросил в то же место Черного Комара – так называлось заклятье, впитывающее в себя Цин в любом виде. Оно ослабляло мощность магических сетей. Игор сурово глянул на Лайтонда, будто почувствовав что-то. Но это было невозможно – мандречен не обладал способностями к магии. Эльф подождал, чтобы Игор прошел вперед, и метнул в защитный барьер, отделявший дорогу от леса, Булаву Гнева – так некроманты, у которых он позаимствовал этот прием, называли направленный удар Цин. Для того, кто мог видеть мертвую силу, этот сгусток Цин, состоящий из особым способом скрепленных линий, очень походил на оружие былинных мандреченских богатырей. В волшебном ограждении расплылась дыра.

Лайтонд смотрел на нее с чувством радости и удовлетворения. Он не ожидал, что у него получится.

Эназерел тоже заметил разрыв в магическом щите – эльф со всех ног кинулся через канаву, вдоль которой до этого бесцельно брел.

– Что за… – услышал Лайтонд удивленный голос Игора.

В следующий миг эльфа скрутила боль – новичок сообразил, в чем дело, и огрел Лайтонда дубинкой. Эльф согнулся и заорал благим матом. Он давно перестал быть сдержанным героем, о котором на севере слагали песни. Тем эльфом, что был способен не мигая смотреть в глаза дракону так долго, что чудовище первым отводило взгляд. В воспитательном лагере драконов не было. Охранники, все как один кривобокие и рыхлые, больше походили на головы огромной гидры, вылепленной из дерьма. Среди них были мастера сломать любую выдержку, и эльфов сдержанных и стойких они встречали с восторгом. Сохранить себя можно было, лишь перестав дразнить их.

Рядом раздался еще один хриплый вопль – Ванадей ударил перебравшегося через канаву Эназерела.

– Что теперь с ними делать, господин капитан? – осведомился новичок.

– Волхвы решат, – ответил Игор. – Я думаю, они отдадут их Ящеру… Девятьсот Пятый, Шестьсот Восьмой! – добавил капитан. – Шагом марш!

Эльфы побрели рядом по дороге.

Трехгранная стела идола на холме, вокруг которого и раскинулось капище, была уже отлично видна. До воспитательного лагеря – кучи грязных домиков у подножия холма – оставалось рукой подать.

В 824 году от Дня Наказания за Гордость Разума на главной площади Мир Минаса появился памятник из серого глоссдольского мрамора. Лыжник и двое детей – один стоит перед ним, второй выглядывает из заплечной сумки. Памятник принес жителям города много смущений и огорчений. На вопрос гостей и путешественников:

– Кто здесь изображен?

Еще можно было ответить:

– Это Каоледан, глава Нолдокора Мир Минаса, и его младший брат Тиурику – военный комендант нашего города. Оба прославились своей мудростью и мужеством.

Хотя даже Каоледан и Тиурику не знали, приходятся они братьями друг другу, или нет. Матери у них были разные, это глава Нолдокора Мир Минаса и военный комендант города помнили хорошо.

– А лыжник – кто это? – продолжали допытываться заезжие купцы.

На что получали неохотный ответ:

– Это Реммевагара.

А что еще сказать об эльфе, который расстался с жизнью на этой самой площади двадцать пять лет назад по приговору суда, как профессиональный вор и убийца?

– Реммевагара? Звездный Рыцарь? Так отец братьев из эльдар? А так похож на мандречена! – удивлялись гости. – А братья выглядят ну как чистокровные темные эльфы!

На это жители Мир Минаса обычно отмалчивались. Прозвище спасителя братьев переводилось не «Звездный», а «Звездатый Воин».

– Звездный рыцарь? Эльдар? – говорили другие. – Но обычно памятники им ставят лицом на юг.

Это было тоже верно. Воинов Льда ставили лицом к стране, некогда захваченной ими, изгнавшей пришельцев, но не забывшей унижения и в отместку до сих пор оставлявшей на теле Фейре болезненные укусы. Памятник Реммевагаре смотрит на запад.

Вор и убийца, принесший Каоледана и полугодовалого Тиурику в Мир Минас, глядит на восточный склон Эммин-ну-Фуин. В ясную погоду покрытые лесом склоны кажутся мохнатой спиной неведомого чудовища, да ущелье Дункелайс ухмыляется серым щербатым ртом. Там, чуть выше одинокого скального утеса, высечены семнадцать имен в два столбика – по двенадцать и пять. Столбики соединяет фраза, которую многие темные эльфы могли бы прочесть. Но понять смысл написанного мог бы только боремец.

Реммевагара умер неграмотным; для жизни ему хватило умения быстро считать. Но надпись на скале появилась раньше, чем он умер, и неграмотный полуэльф знал, что она означает. Это было заклинание на неречи, успокаивающее мертвых. Жившие неподалеку от Дункелайс серые эльфы убедились в том, что боремцы мстят даже мертвые, когда в праздничную ночь пламя пожрало деревню Фаммирен, что звалась еще Грюн Фольбарт. После чего выжившие скинулись и заплатили некроманту, чтобы он связал духов, и на горе появилось заклинание.

Но то ли некромант на уроках в Зойберкунстшуле больше заглядывался на очаровательных соседок, чем слушал учителя, то ли духи оказались слишком могучими, чтобы он смог связать их совсем.

И до сих пор иногда, в прозрачных осенних сумерках, когда небо и душу наполняют все оттенки серого, в небе над утесом можно увидеть две фигуры.

Химмельриттера на гросайдечи и назгула на жуткой летучей твари, для которой не нашлось имени ни в одном языке мира. Они кружат над утесом, бок о бок, неспешно поднимаясь и опускаясь в потоках воздуха.

И Реммевагара знает – иногда они даже беседуют. Химмельриттер говорит, что ход истории мира зависит от нелепых и смешных случайностей. Кто бы мог подумать, что пожар в Фаммирен был отзвуком из будущего, когда запылала вся Мандра? Назгул молча кивает. Он мог бы рассказать, как это сладко и страшно – находиться под властью могучего артефакта. Но назгул молчит, боясь потерять своего единственного собеседника, и переводит разговор на другое.