Удар воеводы Котошикина большого урона ляхской коннице не нанес – что такое две сотни убитых для многотысячной рати? Однако наступательный порыв пригасил и настроение победное испортил. Преследовать разбитый полк хоругви не стали, а повернули на воинов отважной полусотни, надеясь задавить если не мастерством и превосходством оружия, то хотя бы подавляющим числом.

Воевода Щерба безнадежной схватки не принял – срубив двоих вырвавшихся вперед чубатых усачей в расстегнутых на груди рубахах, он отступил в заросли ивняка, где всадники буквально завязли, как птицы в силках, не в силах ни быстро развернуться, ни ускакать. Однако ляхи и казаки в сию ловушку за смертью не полезли, предпочтя повернуть в сторону русского лагеря с его богатым обозом: шатрами, припасами, запасным снаряжением…

Отсюда, из кустов, боярин Котошикин в бессилии наблюдал, как пан Зборовский, продавшийся Тушинскому вору за диплом полковника, собрал хоругви, отступившие после нападения русской полусотни, и, усилив их свежими полками, послал в яростную атаку на полк правой руки, оставшийся без своего скромного прикрытия. Конная лава помчалась через поле на крепость гуляй-города, навстречу своей неминучей гибели и… И вместо плотного пушечно-пищального залпа, что должен был разметать ляхов свинцовым вихрем, прогрохотало всего несколько десятков выстрелов.

– Чертов дождь! – выдохнул Карасик. – Порох отсырел!

Потеряв всего лишь считаных казаков, конная толпа врезалась в щиты, некоторые попытавшись опрокинуть, некоторые перемахнуть – но по большей части прорываясь в оставленные для пушек промежутки и затевая со стрельцами жестокую рубку. Не ожидавшие такого сильного напора воины, больше привыкшие полагаться на свои пищали, стали медленно пятиться, сбившись в несколько плотных отрядов и выставив бердыши.

Страшное русское оружие позволяло и колоть, и рубить, и прикрываться, словно щитом, – а потому за каждый свой наскок на эти отряды казаки и гусары платили десятками погибших. Увы, отступающие к дороге на Торжок стрельцы тоже оставляли за собой на поле немало безжизненных тел.

Впрочем, если бы защитники гуляй-города бежали в панике – ляхи порубили бы всех до единого. А так – отступали с малой кровью. Тем более что преследователей оставалось все меньше. Опрокинув полки правой и левой руки, пан Зборовский замкнул в окружение большой полк русской армии и теперь направлял всех своих воинов, что еще сохранили остатки дисциплины, на уничтожение главной силы русской армии – десятитысячного полка свейских копейщиков.

– За мной, за мной… – поторопил боярских детей воевода Котошикин и стал выбираться из зарослей. Про полусотню в горячке битвы все успели забыть, и потому воины смогли без помех выйти обратно на открытое место, подняться в седла и галопом помчаться вслед отступившей коннице.

Настичь улепетывающих вдоль Тверцы витязей боярину удалось часа за два. Не видя преследователей, кованая конница сперва перешла на рысь, потом на шаг. Разумеется, нашлись трусы, что неслись без оглядки, загоняя лошадей насмерть, но большинство воинов, постепенно успокаивались, натягивали поводья, вспоминали о чести и совести… Их-то, самых последних, уже устыдившихся своей внезапной трусости, и нагнал первыми воевода Щерба:

– Что же вы делаете, христиане?! – осадив взмыленного скакуна, закричал кирасирам боярин. – Там братья ваши, други, соратники кровь свою проливают, а вы, ровно зайцы, по кустам прячетесь?! Тени своей боитесь, от шорохов бегаете! Что отцы ваши седовласые скажут, о позоре таком сыновей своих узнав?! Как дети имя свое называть смогут, таким позором покрытое?! Как домой вернетесь, чем перед женами и матерями оправдываться станете?! И был бы враг пред вами какой – а то ведь ляхи вороватые, сброд подзаборный, токмо на крики и способный! Ну же, воины, вспомните о звании своем, о предках своих славных, о детях, что гордиться вами должны, а не стыдиться отцов подобных. За мной, воины! Покажем ляхам, кто на поле бранном настоящий хозяин! Ко мне! Сюда собирайтесь! Сюда! Вернем полку своему славу достойную!!!

Беглецы послушались, стали подтягиваться на его призыв, и вскоре возле Щербы Котошикина собралось уже несколько сотен закованных в броню ратников. Увы, при всем своем желании вернуться назад как можно скорее, воевода не мог просто развернуться и поскакать обратно. Его выдохшийся после долгой скачки скакун просто упал бы от усталости. Да и у остальной полусотни лошади выглядели не лучше. Пришлось вести собранный отряд шагом, давая коням отдых. Но сейчас эта неторопливость была только на руку сбежавшему с поля боя полку левой руки. Неторопливая, уверенная поступь успокаивала тех, кто отозвался на призыв воеводы вернуться под русские знамена, давала время другим усовестившимся ратникам нагнать свой полк и примкнуть к его рядам. Всех кирасиров Щерба Котошикин собрать, конечно, не мог, но где-то тысячи две вернуться на поле брани убедил – больше половины разбежавшегося полка.

Погоня за беглецами заняла два часа, возвращение назад – почти четыре. Поэтому воевода всерьез опасался найти возле Тулы только залитое кровью, заваленное телами убитых поле и веселящихся победителей. Однако, когда за излучиной открылся просторный наволок, на котором началось сражение, – то боярин Щерба с облегчением и некоторым удивлением увидел на нем, в окружении конной толпы ляхов, хмурый свейский прямоугольник: копейщики упрямо стояли на прежнем месте, словно скала посреди бушующего моря. Гусары то и дело пытались наскакивать на плотный строй то с одной, то с другой стороны – но только понапрасну теряли лошадей и воинов. Воины графа Делагарди стояли твердо, не поддаваясь ни на угрозы, ни на лесть, ни на посулы золота, ни на соблазны перейти на службу королю Владиславу.

Стрельцы тоже уцелели – отступив до самой дороги на Торжок, они перекрыли тракт и укрепились там, ощетинившись бердышами. Перед ними валялись десятки мертвых казаков и немало убитых лошадей. Уцелевшие ляхи держались поодаль, ограничиваясь обидными выкриками. Все, чего удалось добиться за день пану Зборовскому и его многотысячной армии – так это дотла разорить пустующий русский лагерь и захватить пушки… совершенно бесполезные из-за незатихающего ни на миг дождя. Порох отсырел у всех, и над полем брани не слышно было ни единого выстрела и не видно ни одного белого дымного облачка.

– Москва! Москва! – Воевода Котошикин, пользуясь нежданностью своего появления, задерживаться на краю поля не стал, сразу повел собранные сотни в атаку, для стрельцов и свеев обозначив свою принадлежность громким и понятным кличем: – Москва-а-а-а!!!

Казаки, не дожидаясь сшибки, тут же прыснули в стороны, словно стая спугнутых с поля воробьев, во весь опор помчались к своему лагерю. Хуже пришлось грабителям, что тащили из русского лагеря мешки и узлы, скрученные ковры и охапки оружия. Они были пешими…

Русские сотни рассыпались по всему полю широким полумесяцем, понеслись через чавкающую глину. Сверкнули серебром обнаженные клинки, соскучившиеся по крови поганцев…

Боярин Щерба, как вел сотни, так и в атаку помчался первым, прикрыв левый бок и колено щитом, в правой сжимая саблю и управляя скакуном одними ногами. Грабители улепетывали, поминутно оглядываясь и бросая поклажу, – но далеко ли ногами от всадника-то убежишь?