Мы пили, угощали друг друга темным пивом, ели ирландское рагу из баранины и яйца под маринадом.

Прежде чем поздно вечером паб закрылся, я отправился по магазинам, чтобы сделать кое-какие покупки. Себе я приобрел пару книг и новую пластинку «Нирваны». А бабуле купил зимнюю куртку. Еще с военных времен она была неравнодушна к шоколаду, поэтому я не утерпел и купил ей огромную плитку «Тоблеронс». Уже по пути домой я встретил в автобусе Малыша Томми, с которым служил в армии. Томми остался на сверхсрочную и дослужился до сержанта, а меня вышвырнули после того, как я угодил на гауптвахту на (кто бы мог подумать!) Святой Елене — крошечном, насквозь продуваемом всеми ветрами островке, где при невыясненных обстоятельствах скончался еще один военный преступник, Наполеон Бонапарт. Так что я еще легко отделался… Вспоминая службу, мы немного посмеялись, и Томми назвал меня сумасбродом и мятежником, а я сказал, что теперь он точно будет генералом.

Потом был другой автобус, долгий подъем по склону холма сквозь заволакивающую окрестности дождливо-туманную мглу.

Бабуля смотрела по телевизору сериал «Улица Коронации», поэтому мне не составило труда незаметно пробраться в квартиру с купленной курткой. Поздно вечером мы поужинали «ольстерской поджаркой» — яичницей с обжаренными картофельными лепешками, сосисками, грудинкой и прочим.

Бабуля всегда смотрела только мыльные оперы, поэтому она ничего не знала об утреннем взрыве. А я не стал ей ничего говорить, иначе бы она расстроилась. Зато, когда я достал шоколад, бабуля так и расплылась от удовольствия.

— Ну зачем такие траты! — сказала она.

— Мне удалось немного подработать, — объяснил я, и бабуля пошла заваривать чай. Мы съели шоколад, а затем я помог ей разгадать последние слова в кроссворде.

Потом навалилась ночная тьма, и огни за окнами погасли. Я принял душ и отправился в постель.

Меня окружили ночные шорохи и звуки. Гудели трубы в водяном котле на чердаке. На окраине поселка нехотя лаяли собаки. «Опять нажрался, пьянчуга долбаный!» — привычно кричала на мужа миссис Клоусон за стеной. Чуть слышно потрескивали половицы и балки перекрытий — каминная труба вытягивала последнее тепло, дом остывал, и дерево съеживалось и сжималось.

Вскоре я провалился в крепкий, глубокий сон, какой бывает у хорошо поработавшего человека.

Когда на следующий день утром я спустился вниз, меня уже ждал инспектор из агентства, которое занимается пособиями по безработице. Это был крупный мужчина в очках, твидовом костюме, голубой рубашке и красном галстуке. В руках он держал планшетку с зажимом, к которой были прикреплены какие-то документы. Инспектор производил впечатление отличного парня, хотя в данном случае — учитывая обстоятельства, которые привели его к нам в дом, — было бы уместнее, если бы инспектор оказался тощим субъектом с редкими, сальными волосами. Инспектор пил бабушкин чай и доедал остатки шоколада. Поздоровавшись, я тоже подсел к столу, и он сообщил мне новости.

Оказывается, моей фотографии в «Белфаст телеграф» было достаточно, чтобы министерство здравоохранения и социального обеспечения убедилось: я не только не являюсь безработным, но, напротив, активно тружусь в области строительства, продолжая при этом претендовать на пособие. Иными словами, мне чертовски не повезло. Впервые за несколько месяцев я решил подработать — и сразу же попал на страницы самой популярной в Северной Ирландии газеты! На первую полосу, если точнее. С другой стороны, служащие министерства соцобеспечения вряд ли просматривают все газеты и сличают лица на фотографиях со снимками в регистрационных карточках. Следовательно, в моей судьбе принял участие кто-то из соседей.

— А если я скажу, что это не я? — спросил я.

— Вы отрицаете, что это вы изображены на фотографии? — ответил инспектор вопросом на вопрос.

— Я не знаю, — сказал я.

— В таком случае… — проговорил он, поправляя очки.

Бабуля предложила нам еще чаю. Я отказался. Инспектор взял еще одну чашку и придвинул поближе вазочку с овсяным печеньем.

— Сколько вам лет, мистер Форсайт? — спросил он спустя некоторое время.

— Девятнадцать.

— Следовательно, вы уже совершеннолетний. К несчастью! — добавил он зловеще.

— Послушайте, скажите же, наконец, что именно я сделал не так?!

— Вы работали на стройке и одновременно получали пособие. Боюсь, мистер Форсайт, вам придется предстать перед судом.

— Но за что?!

— За мошенничество с пособием, приятель, — осклабился инспектор.

Но до суда дело не дошло. На следующей неделе я признал себя виновным и подписал бумаги, в которых отказывался от пособия навсегда. Я по-прежнему был безработным — уже больше года я никак не мог найти работу, — но теперь даже на пособие мне рассчитывать не приходилось. Еще с неделю я проторчал дома, но бабуля не могла содержать меня на свою пенсию, и я понял, что у меня нет другого выхода, кроме как последовать совету моей кузины Лесли, которая еще в прошлом году рекомендовала мне обратиться к брату ее мужа, который работал в Штатах на некоего Темного Уайта. Темный готов был даже заплатить за мой билет, стоимость которого мне, разумеется, пришлось бы впоследствии отработать.

Мне не хотелось ехать в Америку, не хотелось работать на Темного Уайта, и для этого у меня были свои причины.

Но я все-таки поехал.

Я открываю глаза и вижу железнодорожные рельсы. Вижу реку. Удушливая жара окружает меня плотной стеной. Невыносимо яркий солнечный свет отражается от парапета, от асфальта, от уродливых фасадов домов. Пар поднимается над решеткой коллектора коммунального энергоснабжения на углу. На тротуаре белеют граффити и комки жвачки. Люди на платформе… Господи, неужели на них действительно свитера и шерстяные шапочки? Повсюду мусор — газеты, объедки, тряпье, жестянки из-под содовой, жестянки из-под пива. Движение медленное, но плотное. Над улицей плывут синие выхлопы кашляющих автобусных двигателей. Горячим ядом плюются неповоротливые, побитые «бродячие» такси.[1]

Я курю. Я стою на открытой платформе подземки, смотрю на этот титанический кошмар и курю. Кожа совершенно не дышит. Я задыхаюсь. Футболка на спине промокла насквозь. Температура воздуха приближается к 100 градусам,[2]относительная влажность — девяносто процентов. Я жалуюсь на загрязненный воздух, и я же курю «Кэмел». Что за идиот!

Диспозиция вкратце такова: к западу от Бродвея всем заправляют парни-доминиканцы, к востоку — черные. Первых легко узнать по длинным хлопчатобумажным брюкам, теннисным туфлям, сетчатым футболкам и толстым золотым цепям. Черные, как правило, ходят в чистых голубых, желтых или красных футболках, мешковатых шортах и более дорогих теннисных туфлях или кроссовках. Они чувствуют себя вольготно — пока что эта территория принадлежит им. Латинос здесь — новички, пришельцы. Такая вот долбаная «Вестсайдская история»…