— Ставь лошадь. Мать блинов напекла.

Вот я и дома. Покой и порядок.

Теплая изба, блины с колбасами и салом, вечерняя газета под лампой, неспешные разговоры. А все равно тоскливо мне здесь. Уехать хочу. В сентябре мне исполнилось девятнадцать, через два года можно счастья попробовать, в Университет поступать. Несколько месяцев до совершеннолетия не хватит, но они, говорят, маленький недобор прощают. Мамаша меня отговаривает. Куда, говорит, ты же старший сын, наследник, на кого хозяйство бросишь? Как это на кого? На Николку, ему скоро шестнадцать стукнет, вот тебе и работник, и наследник. А меня как будто магнитом в Москву тянет. Так бы и ушел туда за обозом прямо пешком. Отец тоже противится, но без строгости. Я, говорит, сам тебя всему научу, когда совершеннолетие твое исполнится. Но я вижу, что втайне папаша и сам хочет, чтобы я в Москву поехал и в Университет поступил, гордиться он этим будет. Непростая семья наша, про это и в деревне нет-нет, да и шепнут. А нам-то что? Законов мы не нарушаем, живем себе помаленьку, землю пашем. А все, что болтают, так и пусть себе болтают.

Сели за стол, мамаша подала стопку блинов, полотенцем укрытую. Сковорода жареного сала на подставке шкворчит, тут же колбасы, сметана, соленья-варенья всякие. На лавках соседи сидят. Самые нетерпеливые уже пришли. Семен Борисович, учитель наш, старинный папашин товарищ, тоже здесь. Семен Борисович начальную школу в нашей деревне отстоял, когда районные власти укрупнение затеяли и прикрыть ее хотели. До второго класса детишки у нас учатся, а уж в пятилетку в Вельяминово ходят.

Соседи встают, здороваются. Обычай такой — если кто игру посмотрел, все к нему в гости валят, порасспросить, поговорить. Особенно сейчас, когда положение обострилось и немцы новое наступление затеяли.

Гости благодарят, но к столу пока не идут, ждут общего чаю и моего рассказа. Хороший рассказ об игре дорогого стоит, его потом со всяким враньем и прибаутками дальше передадут, и еще дальше, и так по всей деревне и всей округе. Старосту Петра Максимовича до сих пор на все свадьбы зовут, чтобы он еще раз про игру с турками и про взятие Измаила рассказал, хоть и было это чуть ли не сто лет тому назад, и рассказы его все от мала до велика давно наизусть знают, самому престарелому Петру Максимовичу в нужных местах хором подсказывают.

Новые люди подходят, приносят к столу гостинцы, усаживаются. Наконец мать ставит самовар и обносит гостей чашками. Начинаю рассказ. Сначала, как положено, про дорогу, про город, про цены на базаре. Потом уж, когда нетерпение разогреется, — про игру. Часа два рта не закрывал, четыре чашки мятного чаю от хрипоты выпил. Все в красках описал: и как немцы строем идут, и как князь Александр Данилович встретить их готовится, и лучшие моменты, что из других игр показаны были, и что наши и немцы в интервью говорили, и какие догадки обозреватели строят.

Выслушали меня, помолчали. Отец, вижу, рассказом доволен, бороду пощипывает, исподлобья оглядывает гостей.

— Ох, Мишка, быть тебе обозревателем! — это сосед, Яков Модестович, тишину нарушил. — Прямо соловьем поет, а, мужики?

Тут остальные загалдели, головами одобрительно кивают, переглядываются. Семен Борисович еще раз все подробности расспрашивает — во что немцы одеты, дружно ли катят, не дают ли мячу в ямах застрять, как тренер себя ведет, не нервничает ли. Все выспросил, длинный взгляд на отца кинул.

— Сильная атака. Боюсь, не остановит их князь Александр Данилович.

Отец со значением кивнул.

— Не остановит, факт. Немцы просто так через центр не ходят. Только в том случае, если на сто процентов уверены в своей силе. И еще, обратите внимание — сам фон Кройф армию ведет. Сомнут Александра Даниловича, я уверен. Ему бы стоило назад отойти и соединиться с Дмитрием Всеволодовичем где-нибудь под Можайском. Там же подобрать резерв князя Суроцкого и соединенными силами встречать неприятеля. И обязательно надежно прикрыть фланги, не дать убежать нападающим.

— Скажешь тоже, Антон Егорыч! — Яков Модестович сердито возражает. — Умный ты человек, а такую ерунду порешь! У Можайска! Половину своего поля просто так отдать? Негоже это. Прессинговать надо, подкаты делать, игру на территорию противника переводить. А то что ж?

— Прессинговать надо с умом! — разгорячился папаша. — Возьми хотя бы пограничный отряд! Много он напрессинговал? Разгромлен в пух и прах! Вместо того чтобы отойти, сберечь силы! А теперь нет ни отряда, ни задержки противника! Нашим игрокам расстройство, а им воодушевление!

— Ну какое там расстройство! Подумаешь, в центральном круге пограничный отряд прошли! Эка невидаль!

— Да не только в отряде дело!

— А в чем же тогда?

— В чем, в чем! Когда немцы через центр такой армадой наступают, нужно всерьез остерегаться! Это вам не с поляками хороводы по лесам водить!

— Ну, немцы, ну и что? Бивали мы и немцев…

Выскользнул я тихонько в сени, зачерпнул ковш квасу. Теперь до глубокой ночи будут лясы точить, как играть да как не играть, хоть в главные тренеры каждого бери. Потом прежние игры вспоминать начнут, с поляками, с турками, с французами. Давнишние игры с немцами тоже припомнят. Так до полуночи и просидят. А что — зима, вечерами делать нечего, только что про игру рассусоливать. На то и игра.

Раньше, в доисторические времена, все иначе было. В школах тому не учат, но я из разговоров отца с дедом кое-что подслушал. Еще в книжки отцовы однажды заглянул, те, которые он в шкафчике под замком держит. Помню, замок оказался открытым, а отца полдня дома не было. Я тогда много странного вычитал, мне и сейчас все это непонятно. Получается, что древние народы в игру не играли и не с мячом к соседям ходили. А ходили для того, чтобы истреблять друг друга. Нарочно избить, не по случайности, не в борьбе за мяч или в давке у ворот. Целыми армиями по миллиону человек шли, только не мяч катили, а специальные орудия для убийств с собой несли. Шли — и всех живых на своем пути убивали, и противника, и, страшно сказать, мирных зрителей тоже. А кто больше убил, тот, значит, и победитель. Вот и допобеждались до того, что почти всех людей на земле поубивали. Но — не знаю, не верится мне в это. Как это можно нарочно людей убивать? Всюду ведь земля для пашни есть, реки, леса, луга. Хочешь — в городе селись, хочешь — в деревне. Тесно тебе, так отъедь от людей подальше и хутором живи. Чего бить-то друг дружку? Для куража, для интереса? А может, и для пропитания нечистого, каннибальского? Непонятно. Видно, другие люди раньше были, необузданные, дикие. Да и не люди вовсе, а звери, те самые, что от обезьян произошли. Они и других непотребств много делали, не только убийства. Чужое хватали без спроса, задарма заставляли на себя работать, лгали друг дружке, девок и баб без их согласия брали. Оттого в школах древней истории и не учат, нельзя, видно, этого малым детям, да и всем добрым людям знать. Только в Университете этому учат, да и то не всех, а только самых достойных. И не сразу, а через много лет трудов и послушания. Вот этого я и хочу. Знаний хочу, мудрости. А не блины с салом трескать да про игру с соседями лясы точить.