Женщина рассмеялась, гибко повела плечами в неподражаемом презрении, все без слов говорящем, оскорбляющем. Разве можно ей указывать? Разве посильно её приручать? Разве улыбками хоть кто-то владеет? Даже ветер, запутавшийся в волосах – не избранник, а всего лишь поклонник… Один из многих. Бесчисленных.

– Верни проходимцу розу, – веско приказал тот же мужчина. По камням забряцали подковы его башмаков.

Нэрриха выбрал место и сел у стены. Теперь он сквозь арку входа видел часть площади и мог убедиться в исполнении казни.

Миг назад для той, кому назначалась казнь, было посильно хоть что-то изменить – улыбкой, словом, молчанием… Не сбылось. Ревнивец мрачно глядел на плясунью, нависал над ней, как лиловая, отягощенная грозой туча – над одиноким деревцем. Он помнил волшбу танца, свою разбуженную жажду – неутоленную, острую. Женщина не обратила внимания на слова и тон, снова рассмеялась, добыла из-за уха розу – дар нэрриха – провела лепестками по шее, вдохнула аромат и сунула короткий стебелек в корсет на груди. Шевельнула бровью: гляди, тут я храню его цветок…

Широкий нож вспорол корсет и вошел под ребра. Брошенный поклонник взревел, выдрал розу, швырнул на камни и растоптал. Кажется, только затем он осознал: смятая, окровавленная плясунья лежит на границе тени и света. Она погасла, утратила краски жизни…

Тишина накрыла площадь. Снова время замерло, снова сила толпы проснулась – но теперь её создал не восторг, а ужас… Люди смотрели на плясунью, не дыша! Сам убийца в отчаянии глядел на свои руки. Прослеживал тонкие ручейки крови, рисующие узор смерти в трещинках мостовой…

Нэрриха хлебнул прохладного вина и откинулся на спинку плетеного кресла. Прикрыл глаза, слушая тишину людной площади и вздох вольного ветра – прощальный.

– У вас, надеюсь, найдется достойный тагезский сидр? – нэрриха взглянул на содержателя заведения. – Еще сыр с зеленью и маслом, хлеб, оливки. Любезный, вы слышите меня?

– Убил, – шепотом ужаснулся пожилой владелец гостерии, по шажку приближаясь к арке и глядя из тени в горячий день на площади.

– Неосознанный порыв, – поморщился нэрриха. – Случается.

Хозяин гостерии сощурился, едва различая гостя: после солнца он, пожалуй, мог видеть лишь зеленые круги и старательно их смаргивал, смаргивал… Наконец, рассмотрел! Опасливо передернул плечами, прогоняя невольный озноб. Распознал покрой рубахи и прочие признаки.

Конечно, всем в Эндэрре и за ее пределами ведома жутковатая слава нэрриха – «клинков воздаяния». А кто еще носит алый шелк при черном поясе? Да только подлинных нэрриха мало, исчезающе мало! Немыслимо, чтобы в ничтожном городке объявился такой. Настоящий… и что же, он оказался – юнцом без усов? Во взгляде хозяина гостерии обозначилось осторожное неодобрение. Снова его внимание приковала площадь: вон набежала стража, убийцу вяжут… а он, не помня себя, кричит, умоляет мертвую плясунью простить, требует хоть теперь выбросить чужую розу.

– Жаль несчастного, – с дрожью в голосе отметил хозяин гостерии. – И её жаль.

– Каждый обязан платить по своим счетам, – ровным тоном предположил нэрриха. – Жаль тех, на кого хитростью переваливают чужую вину, вынуждая к оплате и не предоставляя рассрочки. Пляска – воистину ересь, тут я согласен с Башней. Эта девица не первый раз будила людской шторм на площади и прельщала вольный ветер, желая поработить его. Доигралась… Вы слышали мой заказ? Или я должен повторить?

– Креветки, да…

– Нет. Тагезский сидр, непременно холодный. Сыр с зеленью и маслом, лепешка. Но – ладно же, пусть будут и креветки тоже, – юноша усмехнулся, легко делая одолжение. – Приготовьте комнату. Может статься, я задержусь. Пригласите посыльного. Подберите мальчишку пошустрее, и чтобы знал порт.

– Ваши вещи… – наконец-то хозяин гостерии запретил себе далее следить за трагедией, все еще длящейся на площади, и склонился к гостю.

Нэрриха негромко рассмеялся, выказывая, сколь забавна для него, наблюдателя, неуклюжесть собеседника.

Люди порой говорят: «Легок на подъем, как нэрриха». Разве имущество и привязанности допустимы для таких – вечно пребывающих в движении? Нэрриха, именуемые также клинками воздаяния, не знают жалости, как не ведают и приязни людской, не зря во многих проклятиях, призываемых на голову врага, упоминается «алый бес» – нэрриха. Бездушный нелюдь… Тот, кто имеет право и силу взглянуть в глаза самому ужасному беззаконию, черному и чудовищному.

– Мои вещи при мне, – продолжая забавляться, юноша подбросил на ладони мешочек, звякнувший монетами. – Вот они. Неужели вы готовы взять их на хранение? Как необычно.

Хозяин гостерии поперхнулся и побагровел, отмахнулся от гостя, как от чумного – и опрометью метнулся исполнять заказ. Нэрриха не привечают, не числят в друзьях. Однако страх перед ними воспитывает в людях вежливость куда вернее добрых дел…

Рулевой пузатой шхуны икнул, шало осмотрелся… и приметил вдали бегучую тень.

В силу понятных обстоятельств шхуна с несвежим уловом благоразумно бросила якорь в стороне от главных причалов и рейда. Распространяемый из трюма могучий селедочный дух пропитал воздух гнилью и специями, и теперь сам этот воздух, пожалуй, годился для закуси и вместо таковой. Рулевой, глубоко вздохнув, похмелился… и сплюнул за борт.

Силуэт неурочно спешащего корабля внятнее прорисовался в тумане. Рулевой шхуны – случайный свидетель чужого ночного плаванья – повозился на палубе, утверждаясь на нетвердых ногах, снова сплюнул за борт и буркнул с насмешкой, упрямо выговаривая слова:

– Эй, на бла… бл… блыховозке, примите груз!

Ему сказанное показалось очень смешным. Воистину: еще один смачный плевок – и невесомый кораблик затонет! Он и в порт-то скользнул совсем тихо. Узкий, легкий, созданный для скорости, не несущий могучего вооружения и многочисленного войска.

Проморгавшись, рулевой начал щуриться и клониться к палубе, прослеживая похожий на призрак в ночи низкий борт, скользящий мимо.

Единственный на весь порт и к тому же нетрезвый наблюдатель все поворачивался, взглядом следуя курсу кораблика. Превозмогая тошноту и головокружение, рулевой тщетно пытался прочесть на корме название. Хмельной котел головы без спешки вываривал мякоть мыслишки: а как эдакая блоха умудряется двигаться в штиль? Весла бы плюхали. Лодок, которые могли бы буксировать кораблик, рядом нет, а галеры имеют иную форму, вдобавок каторжане-весельники воняют так, что гнилая рыба покажется спасением… Но запаха нет, как нет и шума. Туман вон – даже не вьется над водой, висит толстыми селедочными полотнищами, вытрезвляет до срока…

– «Гарда»? – не поверил себе рулевой, прочтя-таки название. Сразу охрип и мешком завалился на палубу. – Чур меня…

Тряхнув головой, случайный свидетель вскинулся, беспорядочно цепляясь за что попало, ворочаясь и ругаясь. Глянул на мачту. Почти решил лезть вверх и снова искать взглядом невидаль, надеясь то ли рассмотреть легендарный люгер во всей красе, то ли убедиться, что ночное привидение – небыль… Но туман уже сомкнулся, не пожелал делиться тайнами.