что без твоего ведома чудо это в дом принес, – обратился Егор к Домовому. – Кабы не ненастье лютое, разве ж я порядок бы нарушил? Ну какой с него злыдень? Посмотри! Доброхот он, как есть доброхот! Коли я, смертный, это разглядел, то ты и подавно его насквозь видишь. Как по моему разумению, так его для начала выслушать нужно, а потом уж и судить-рядить по совести.

Домовой пристально посмотрел на Дубыню и, удостоверившись в очевидном, многозначительно заключил: – Ладно, убедил покуда. Но смотри у меня! – наставительно погрозил Домовой пальцем Егору. – Всё слышу, но участвовать не буду. Сам разгребай… – Если что, я у себя, – добавил сердитый старичок и, тихонечко шаркая по полу мохнатыми ножонками, с достоинством истинного Хозяина скрылся за печкой.

И тут Дубыня наконец поведал Егору свою историю.

– В далекой юности это со мной приключилась. Подсел на одной пирушке ко мне богатый боярин. Приглянулся, мол, я ему очень. Крынку за крынкой медовухи мне подливает, а сам меж тем сулит добра всякого, если договор с ним заключу. Это я потом уже сообразил, что боярином тем сам Черт-Лукавый оборотился. А тогда. В общем, проснулся я утром с похмелья, а на окне кошель с золотыми, да берестяной контракт с сатаной о закладе души, кровушкой моей подписанный. Погоревал я, погоревал, да делать нечего. Кошель тот не простой оказался, а заговоренный: сколь золотых из него ни бери, а он все полон и полон.

Вот тогда и начались в моей жизни удивительные перемены. Зажил как сыр в масле, хозяйством большим обзавелся, хоромы выстроил, красавицу-невесту сосватал, свадьбу сыграли.

В ту пору, когда жена моя Любушка дочурку Марьюшку родила, случилась большая война с басурманином. Всех мужиков деревенских на цареву службу созвали. Но и там без бесовщины не обошлось. Реки крови лились, а мне хоть бы что. Ни мечи, ни копья, ни стрелы вострые меня не берут. Все побоища выстоял, ни царапины! Одолели мы тогда басурман окаянных.

А когда пришла пора домой возвращаться, явился ко мне Черт и потребовал кошель вернуть. Обуяла мной жадность великая, не отдал я ему кошель, обманул. Соврал, будто потерял его в пылу сражения. А если он ему сильно надобен, пусть сам на ратном поле его среди мертвых ищет.

И сказал мне Черт тогда такие слова: «Смотри, Дубыня, любой долг платежом красен. Придет и твоя пора за сладкую жизнь рассчитаться. А уж если про кошель соврал, я на том свете с тебя лично всякий раз по три шкуры спускать буду!»

Тогда я словам его значения не придал, утомился очень. А когда домой воротился, понял – кончилась моя жизнь! Пока я басурманина бил, Любушка моя при вторых родах скончалась, так и не родив ребеночка. Хозяйство в запустение пришло. Марьюшку, дочку, какая-то старуха увела на воспитание. Что за старуха, куда увела?.. Никто объяснить не мог. Горевал я крепко, бродил оборванцем по деревням, дочку искал, все без толку. Кошель с той поры не доставал, боялся.

Осьмнадцать лет без малого минуло, и оказался я в ваших местах, – тут и пришла мне в голову такая мысль: «Раз не нашел я Марьюшку на этом свете, буду искать на том!». Спрятал кошель в приметном месте, привязал камень на шею, да и бросился в реку. Так вот меня и не стало. Ну а, согласно договору с Чертом, сам понимаешь, попал я прямиком в преисподнюю. Там-то я уже и узнал, что это Черт тот в отместку мне за потерянный кошель Марьюшку мою со двора увел. А когда подросла Марьюшка, задумал замуж выдать – под очередной договор. Со дня на день ждет подходящего кандидата. Вот я и не выдержал, улучил момент да сбежал, пока Черт одной ведьме дородной знаки внимания оказывал. Мало у меня времени, парень, ищет он меня, вон какую метель копытами поднял, – закончил рассказ Дубыня.

– Так это по твою душу кутерьма такая на дворе творится?

– По мою, – вздохнул пень-колода.

– Чего же ты тогда от меня хочешь? Ведь это все ваши дела, навьи, потусторонние. Я-то тут при чем?

– Мне, понятное дело, помочь невозможно. Моя участь решенная. А вот Марьюшка. Помоги дочь спасти! Дело верное! Внакладе не останешься. Она матушке твоей доброй помощницей в избе станет, за хозяйством присмотрит, а гляди. и тебе суженой, коль друг другу приглянетесь. Ты вон парень холостой, и она девица на выданье.

– Скажешь тоже. – смутился Егор. – Не ради выгоды тебя в избу тащил, ради правды! Чего молоть попусту? На все воля Божья! А вот душу чистую у Черта на поводу оставлять, не по-людски это. Не по-нашему. Ну, сват, – улыбнулся Егор, – давай думать, как Марьюшку твою вызволять будем.

В избе воцарилась глубокая тишина, слышно было только, как дрова в печи потрескивают, да воет за окном не унимающаяся метель, беспрестанно молотя в оконце мелкой посыпью снега.

– Жаден Черт до сделок. Только чем его купишь, лукавого? Тут серьезный барыш нужен, – молвил Егор, потирая затылок.

– Вот и я о том же! Есть такой барыш, Егор. Есть! Сам я его достать не могу, в таком-то обличии. А тебе большого труда не составит. Я ж тебе сказывал про кошель заколдованный. Схоронил я его в ваших местах, на приметном месте. За этот кошель Черт рогатый и мать родную продаст.

– Вспомнил тоже! Когда это было?.. Да и где оно теперь, это место твое приметное? Слышишь, как метет? Поди намело уже по самую крышу.

– Так ходить никуда и не надо. На том месте батюшка твой эту избу построил, а в дупле березы, из которой посадные ножки твоей лавки сделаны, кошель я и спрятал. Ты там изнутри рукой пошарь. Сучок чуешь? Поддень его ножичком – там он и есть, кошель треклятый.

Следуя указаниям Дубыни, Егор, наклонился под лавку. Осторожно, стараясь не шуметь, какое-то время повозился с сучком, и вскоре извлек оттуда небольшой кожаный кошель. Хотел было из любопытства взглянуть на его содержимое, сроду ведь такого богатства не видывал. Но Дубыня его резко остановил.

– Стой! Откроешь – пропало дело! Зачарует, потом не расстанешься. Не из вашего мира злато, откуда пришло, туда и тебя затянет.

– Тьфу, проклятущий! – Егор, будто ожегшись, бросил кошель на стол. Ударившись о твердую поверхность, заманчивой мелодией звякнули в нем золотые червонцы.

– Теперь дело за малым, – заключил Дубыня. – позовем Черта к колодцу, поторгуемся, выкупим Марьюшку. А меня не поминай лихом. Сам согрешил, самому и грехи свои отрабатывать. Иного пути к Всевышнему прощению, увы,