первой толпой,

                                                               и мне захотелось вызвать рефлекс.

И вот —

           над площадью громады

посылаю голосом разряды

                              с возвышенья выше свечек —

                              сразу погрузилось вече.

И

          крики: «Тише едешь – дальше будешь», —

          овации и смех,

                                         рупор и софиты,

пиджаки группами забились,

вспомнились трупы забытые.

Улица полна свидетелей:

                                         в лицах взгляд тысячелетия.

И каждый лоб

                          заприметил

                                        стремительный взгляд Благодетеля.

УЛИЦА СКОЛЬЗИЛА

Улица скользила под ногами,

                                                  я

                                                  повторяю свой алгоритм,

                                                  повторяю свой алкотрип,

                                                  забиваю я пустоты живота,

                                                  прогоняю все эти бутылки

                                                  к себе в рот живо.

                                                                                        Там

распознáю звон стекла

                                        хоть из затылка.

                                                  И я заготовил свой язык,

                                                  потом глоток,

                                                  потом глоток,

                                                  ещё глоток.

                                                                                        И снова

улица скользит под ногами.

Я на дне океана этила

                                         изучаю себя самого.

И сейчас, пока я явствую,

                                          радуюсь

                                                             своею статуе

                                                             над городом

и ратую

                                                             за каждого,

                                                              то стоял тогда

                                                                                           опорой

                                                                                 и заприметил взор его.

Я снова оказался возле какой-то барной стойки:

                                                  нашёл там стопку,

                                                  ещё нашёл стопку,

                                                  ещё нашёл стопку,

                                                  ещё нашёл стопку.

Упал стакан,

                     который взял я просто так в руки.

Я стою, как истукан,

                     на эстакаде звуков.

В моё           лицо              летит              кулак.

                     И после этого удара —

у

          л

                    и

                              ц

                                        а

                                                  поскользнулась под ногами.

И разбитый в пух и прах

ускользнул я впопыхах

                                        в колодце улиц,

                                                                        где колются прохожие

                                                                        и косятся идущие.

ФИЛИАЛ АДА

Ищут патрули, мигалки —

набор глухих согласных;

гонится полиция мыслей,

как можно глубже зарылась.

Полицмейстеры заводятся,

                                                  как медная блоха,

в Центр «Э»

                    проникла моя правая рука.

Чекисты,

                    у вас за душой ни гроша,

                                                                      я прошу

                                                  не мешать

                     моему вещанию,

говорил всю суть

                     за вещами,

продолжу делать это в завещании;

чаще использую

                                         транквилизаторы,

часто хочу

                                          уйти тихо за борт я.

Если останусь жить только в памяти,

то сохрани мою речь навсегда,

пронеси её сквозь города

через обыски,

ссылки,

аресты,

через кровь,

запреты

и манифесты —

ты не дашь умереть всем моих текстам.

Филиал ада —

филигранно

достигал ада,

примыкал к аду,

тараканов

закидал

каскадом;

полностью выполнил

ритуал ада

                   (идеал правды).

Новый порядок веков:

                                        меня сюда завлёк —

Комитет трёхсот?

Бильдербергский клуб?

Я из глубин сибирских руд,

                                         что я делаю у вас тут?

Череп и кости

в меня

врастут;

зачем

          меня

                    позвали в

                                                  золотой миллиард?

Я не нефтяной магнат,

у меня есть только фолиант

                                        и только мой Экклезиаст.

– Здравствуйте:

Вейсгаупты,

Морганы,

Ротшильды,

Оппенгеймеры,

Уолтоны —

вас так много,

                              мне так страшно,

однако вас так мало,

                              мне нужно

остограммиться.

Ваши рычаги касаются

Америки,

касаются

Европы,

Океании

и Африки.

Мне казалось:

                              вы могли

                                                  всё тело мира

                                                  поделить пополам,

как опричнину.

– Да.

– Прямо сейчас: страхи имеют меня;

власть неограниченна?

– Да.

– Но тогда зачем я вам?

          Тогда зачем я вам?

                    Зачем я вам,

если власть не ограничена?

ДРУГАЯ МАТЕРИЯ

Пыль по гортани,

я снова по грани

                              хожу,

добирая тот гранёный стакан,

                                                  как по пьяни,

а взгляд —

                    к стене с прикреплённой гитарой —

                                                                                          упал,

не готов и поднять

                                        своё тело и взгляд.

Переселят

                                        меня в другую материю?

Лауреат я

                                        всесильной империи?

Вооружат меня

                                        их артиллерией?

Заголосят все

                                        в старой артерии!

И всё же:

                    меня сильно тараканит

                    в моих недрах барокамер,

                    но когда я стал политгонимым,

                    это ли не шанс согнать их?

Скрипка-лиса и немного нервный

скрип колеса повторялись в голове:

потеребят

                                        и забудут наверное?

Или утратят

                                        желание ереси,

витиевато,

                                        но не злонамеренно,

искоренят

                                        меня герцоги.

Искры взрываются

                                        сотнями герцами —

переселят

                                        меня в другую материю?

ШЁПОТ ГРОМЧЕ КРИКА

Я пытаюсь

                    собрать

                                        воедино

                    всю картину

          прожитых

снов:

                    в моей

          голове,

как калейдоскоп,

                    элементы

                              соберутся

                                        валиться.

И как же

                    милее мне

                                        Общество тайное,

когда призывают

                    сместить

                                        деспота-Каина;

и вот о глаза

                    перестал

                                        спотыкаться я,

а народ сразу

                    забудет

                                        о святотатстве.

Хочется

ресницами

покрыться,

докричаться

через ветер,

не забыв

людскую сеть,

                                        для Благодетеля оцепенеть.

Не отпустить все мысли в метр моря —

                                                            тянет тяжким грузом;

хочу закрыться,

                              чтобы в шторме не сгореть,

хочу не стать в своих я мыслях трусом,

                              чтобы скомканным не умереть.

И упав

          на колени,

                              я слышал

                                                  их шёпот,

                                                                      что громче,

                                                                                          чем крик.

                                                                                                              И упав

                                                                                          на колени,

                                                                      я слышал

                                                  их шёпот

                    что громче,

чем крик.

Прожилки бумаги кровят чернилами

                                                            с необычайной силою,

и каждая буква пропитана

                                                            мыслями вместе с тротилом:

«Привет,

                    прости,

                                        ненаглядная,

горел огонь и рвал на части, да

рвался жаркий пыл,

теперь – прости:

мой чайник страсти

вдруг остыл.

Сенатора обрадуй, давно хотел он

дочуркин брак на сыне Благодетеля.

А я уйду. Куда не спрашивай,

это мир второй, иной от нашего.

Желаю тебе Весты огонь,

                    невесты кольцо,

                    лесть и поклоны,

                    трон и колонны,

                    влюблённость, как у Эвридики,

а не шоу вместо корриды».

УБЕЙ МЕНЯ ХОТЬ СКОЛЬКО

Ищут лечебницы, мигалки —

набор глухих согласных,

небо стало красным,

сигарета чёрной.

И мне в висок глядит звонок.

                                                                                          Что со мной?

Руки задрожали.

Закрывают спектакль.

Дали белый воротник,

сказали мне заткнись.

Я теперь не пронесу

                                        в унисон,

теперь меня занесут

                                        в колесо.

Меня с рубашкой обманули,

меня срубили в абажуре,

меня любили, обожали,

мои книги читали люди.

Теперь мои стихи запрещены.

И в трещины смотрю на тишину неба,

но каждый час в меня врезают

                                                  с ядом те шипы,

что шестерёнки мои

                              все забились,

помогли

сделать

это

власти шестерёнки.

Эти

пасти в кисти ломкие.

Это

кастинг в собачонки.

Части вставьте —

                              так меня

                                                  разрушили.

Теперь меня жгут током,

убей меня хоть сколько,

быстрей врезай жгут в щёки,

желтей стены тут боль и кровь,

                                                            но

убей меня хоть сколько,

скорей страна запомнит,

теперь меня жгут током,                  но

скорей страна запомнит.

В прошлый раз

                              в колодце улиц

испуг

не смог

достать

до сути,

но сейчас обрежутся орудия.

Я растаю запахом сирени.

И в стене звуки сирены.

И как же не хотел я прежнего,

но сейчас увидел Брежнева.

                                                  Узнаю́ в стене черты лица.

МЕТАМОДЕРНИЗМ

Гранитовый закат.

Времени всплеск.

На первый взгляд – слепит так,

на второй – слепота.

Неоготика, Пиквикский клуб.

Кариатиды взглядов.

Великая Тартария.

Посланник Рима.

Посадник дикий.

Прощать не лихо.

Двенадцать колен.

Толстые стены.

По вечерам играл в нацбол,

пил чай из анкапа.

Перельман – гипотеза Пуанкаре.

Через гиперреальность

пробираюсь к