то ты свой путь туда держать должен.

Встрепенулась Белава: поговаривали, с Чёрной горы никто ещё не возвращался, либо терялись люди, либо гинули.

— А может, брат родимый, — предложила она, — тебе за хрустальным цветком к Хозяйке Медной горы отправиться? Всякие чудеса там бывают, и искуснее камнерезов нигде не найти. Слышала я, что и там цветы ярче звёзд и луны сияют, из царя-малахита листья и стебли их высечены.

Рассмеялась Чеслава:

— Ну что ты, дочка, говоришь? На что Веселине новые каменья? И так она ими увешана как виноград — спелыми гроздями. Вряд ли выдаст Хозяйка самоцвет, коего княжна ещё не видела. Тебе решать, пасынок мой милый, какой дар невесте преподнести.

Покивал гонец и в подтверждение всем портрет показал, вновь люд ахнул.

Не успела Белава и рта раскрыть, как коршуном в неё мать вперилась, слова так в горле и застряли. И во второй, и в третий раз порывалась она брата предостеречь, но всё сильнее сжимались на шее незримые тиски.

— Спасибо за совет твой, матушка. — Молвил Тихомир. — Значит, на Чёрную гору поеду. Други мои ратные, — обратился он к воинам, — о вашей удали во всех княжествах наслышаны. Коли мне подсобите, век вашу помощь помнить буду.

Стали вперёд добровольцы выходить — не успела их сосчитать Белава, всё плыло перед глазами, и её за руку прочь потащили.

Очнулась она ранним утром в своей горнице. Топот копыт на всю округу раздавался, аж стены дрожали. Молодая княжна кинулась было к двери, но открыть не сумела: заперли её снаружи, только замок тяжёлый брякнул. Разрыдалась она — не проводила брата, и никто её не услышал: то ли князю все во дворе платочками махали, то ли домовой своим грохотом плач её заглушал. Вспомнив о нём, достала Белава из сундука маленькую рубашку расшитую, которой его ранее задобрить норовилась, и отнесла её в угол. Моргнула — и рубашки уже нет как не было.

До обеда просидела она взаперти, а после мать как ни в чём не бывало ключ в замке провернула и её рукоделием заняться позвала. Не шла работа у Белавы, игла пуще прежнего кололась, а в голове лишь грустные мысли рождались. Полетело на пол новое полотно.

— Как могла ты, матушка, Тихомира на верную смерть послать?

— Почему же на смерть? Сильный воин твой брат да дружинники лучшие с ним поехали.

— Силён он перед врагами из рода человеческого, ты же отправила его в место заколдованное к чудищу лютому. Мог он в любую сторону поехать: хоть к Восточному морю, хоть к Западному, и нашёл бы там обязательно достойный дар!

Чеслава выдохнула, вышивку отложила, а после объяснила:

— Коли потрудится Тихомир, цветок девице добудет, да женится, лишь сильнее процветать мы будем. Тогда и к тебе богатые молодцы станут свататься. Кто ж тебя такую замуж-то возьмёт, а? Посмотри на своё убранство и на Веселинино — лишь обруч тонкий у тебя супротив её брони самоцветной. Косу твою двумя пальцами обхватишь, а щёки бледны словно сметаной намазаны.

Брови Белавы в хмурой гримасе сдвинулись, мать же продолжала злословить:

— Чего таить, признаюсь: думала я хоть какого жениха к тебе приворожить, да не заглядывают в наш терем добры молодцы. Ты слишком юна и не понимаешь: коль вернется Тихомир с цветком — так приданное твоё только богаче станет, и женихи скорее посватаются. А коли не вернётся — всё это княжество твоим наследством станет, сама женихов выбирать будешь, а после — править.

— Но матушка! Я хочу помочь Тихомиру. Я могу догнать его, и…

— Не вздумай! — Рявкнула Чеслава. — Сам он должен цветок добыть. Иначе какой он жених? А чтобы ты меня не ослушалась, буду я за тобой приглядывать.

Закручинилась молодая княжна, опостылел ей отчий терем. Всюду мать как тень за ней следовала, а на ночь в горнице высокой запирала.

День Тихомира нет, два дня, а на третий ворвалась Чеслава в комнату и стала Белаву бранить:

— Ты по что домового обделяешь, дары ему не приносишь?! Посмотри, что натворил! — Она бросила дочери свой лучший сарафан, искромсанный и с перепутанными нитями бисера. — Будешь до тех пор в здесь сидеть, пока всё не починишь!

Едва она дверью хлопнула да замок снаружи повесила, появился в углу домовой в рубашке новёхонькой.

— Ты прости, что гнев княжны на тебя наслал: не знал я, как её отвадить.

Разглядывая испорченную ткань, Белава спросила:

— Ты скажи лучше, почему шумишь, людей пугаешь и хозяйству мешаешь? Не по нраву тебе мои подарки?

— Нет, ну что ты! — Воскликнул домовой. — Грешно мне жаловаться на твоё гостеприимство! Редкий домовой сытостью и обновками похвастаться может, стали нас люди забывать. Боялся я за княжича, да понять не мог, отчего: ни жив он, ни мёртв в моих видениях. А теперь наверняка знаю: не воротится он, беда его ждёт.

Не сдержала слезинок Белава, одну за другой с щёк смахивала. Домовой запрыгнул на кровать и похлопал её по плечу.

— Полно, молодая княжна, — сказал он, — ежели помочь брату собираешься, надобно тебе самой на Чёрную гору ехать. Вот, держи подарок от банника с русалками. — Он протянул ей маленький стеклянный пузырёк с водой, серой и зелёной мутью завихрённой. — Когда отвернётся Чеслава, вылей это зелье ей в кубок — тут же уснёт и лишь с первыми петухами проснётся. После возьми три тряпичные ладанки и, уходя, насыпь в первую щепоть из-под печки, чтобы тепло и добро отчего терема не забыть. Во вторую — щепоть из-под приворотной вереи, чтобы вход во двор не запамятовать. А в третью — щепоть с росстаней дорог, чтобы на грядущих путях и перепутьях не заплутать и дорогу в родные земли отыскать.

Белава кивнула. Знала бы — сама бы брату про ладанки сказала. Домовой стал перебирать руками сарафан и продолжил свой наказ:

— Коня я для тебя оседлаю и расскажу ему, как до Чёрной горы ехать. Скачи без оглядки, к утру доберёшься, а там и Тихомира найдёшь.

— Что же мне с чудищем делать? — С волнением произнесла Белава. — Нет во мне силушки богатырской, да и вместо брата вряд ли оно меня оставит.

— Не знакомо мне то чудище, но говорят, в нём и человеческое есть. Ты и с нечистиками всегда была дружна, и с людьми. Попробуй хоть поговорить с ним.

Моргнула Белава, и тут же исчез домовой. Посмотрела на сарафан — а он как новый, без единой дырки, даже бисер ярче переливаться начал.

Сделала молодая княжна как ей и наказывали: за ужином